Чарусские лесорубы - [82]

— Скорей, бабоньки, скорей! — говорила Цветкова. — Где Харитон-то Клавдиевич? Уже, поди, оделся, ждет?

— Ну подождет.

В дверь постучали.

— Можно, войдите! — крикнули женщины.

У порога появился женихов дружка, Шишигин. На нем был новенький с борами белый полушубок, чесанки с галошами, шапка-ушанка, а на груди на полушубке огромный красный бант, от банта две ленты свесились; карманы оттопырены, из них торчат горлышки бутылок. Шишигин, видать, уже приложился к огненной водичке, от этого малюсенькие глазенки его светятся по-доброму.

— Скоро вы, Дарья Семеновна? — спросил он. — Жених уже на крыльце дожидается.

— Сейчас мы, сейчас! — ответили женщины. — Уходи отсюда, нечего тебе возле баб околачиваться.

Невеста вышла на крыльцо в плюшевой шубе, пуховой шали. Брови вместо белых стали черные, губы красные. Встала рядом с женихом. На нем бобриковое пальто, шапка каракулевая пирожком, новые валенки, грудь открытая, под пиджаком виднеется шелковая рубаха небесного цвета, подаренная невестой, и буро-малиновый галстук с косыми полосками, на руках кожаные перчатки — щеголь щеголем! Стоят рядом, словно на показ вышли, а возле коней, кошевок собрались парни, девчата, мужчины, женщины, ребятишки. Глазеют, пощелкивают семечками, орехами; в гуще толпы, надвинув фуражку на ухо, стоит гармонист и играет.

— По местам, по местам! — скомандовал Березин. — Жених и невеста, садитесь ко мне, а остальные размещайтесь на вороных, на рыжих, кому где нравится.

Богданов и Цветкова сели рядышком в первой кошеве. Оба были смущенные, друг на друга не глядели. Какой-то мальчишка пристроился на запятках и наговаривал им:

— Невеста без места, жених без ума!

— Кыш, угланье! — ходил возле кошевок дружка Шишигин, отгоняя мальчишек.

— Уселись? — спросил Березин.

— Готово, готово! — крикнули ему. — Трогай.

— Не, не, не готово! — вытаскивая из оттопыренного кармана бутылку и маленький граненый стакашек, сказал Шишигин. — Надо вооружиться батожком, а то кабы дорогой волки не напали.

Наполнил стакашек и, подавая Березину, проговорил:

— Ну-ка, сваток, смочи коням копыта, чтобы шибче бежали.

— Не надо! — отмахнулся Фетис Федорович. — Я уже на взводе.

— Ничего, ничего, сваток! При таком деле не пить нельзя. Опрокинь… Ну, вот. А языком закуси.

Затем подошел к Богданову.

— Обидел ты меня, друг! Тебе бы и подавать-то не стоило. Где я теперь узнаю про то, что на свете делается? Но я не сержусь… Глотни на дорожку, чтобы теплее было, а то у тебя под одним боком жарко, под другим холодно. Так… Теперь вам, Дарья Семеновна!

— Ой, нет, нет! — замахала руками Цветкова.

— Не будешь пить — вылезай из кошевы! Сейчас высажу.

— Ну выпей, Даша! — попросил Богданов. — Гулять так гулять! Такое у человека раз в жизни бывает.

Цветкова покорилась, выпила. Шишигин сунул ей в руку конфетку, а сам пошел к следующим кошевкам, где были гости, приглашенные со стороны жениха и со стороны невесты. Еще за несколько дней до свадьбы Богданову принесли лист бумаги, ручку, чернила, и он с трудом написал фамилии тех, кого приглашает. Первым в списке был замполит Зырянов. Затем следовали фамилии тех, с кем Харитон жил, работал. Последним он записал Синько, а потом вычеркнул его, да так крепко нажал на перо, что оно сломалось, — видно, вспомнил про Дарьину козу.

Тройки одна за другой выехали на дорогу и кратчайшим путем, зимником, помчались в Чарус, где, по договоренности, молодых должен был ожидать работник загса.

Был крепкий морозец. Кони бежали резво, под дугами гремели колокольчики, на шеях ширкунцы, в гривах развевались ленты, из-под копыт на седоков летели снежные комья. Скоро люди в кошевках стали белыми, и только лица у всех горели от морозца и выпитой водки.

Березин, сидевший на облучке, весело поглядывал по сторонам да покрикивал на лошадей, туже натягивая вожжи.

— Эй, вы, соколики!

Люди на задних тройках ехали шумно, с криками, с песнями. И только Дарья с Харитоном молчали, глядели на медвежью шкуру, прикрывавшую их до пояса, и скидывали с нее снежные комья.

Вскоре на заснеженных вырубах показался Чарус. От флагов, от кумачовых полотнищ он весь был словно в кострах. На его длинной улице было много народа, молодежь ходила толпами; из громкоговорителей, установленных возле почты и конторы леспромхоза, гремела музыка, повсюду вразнобой слышалась игра на гармошках, далеко за поселок летели крики, песни.

Веселый свадебный поезд мчался по поселку, как вихрь, от которого гуляющие шарахались в снег, в сугробы.

В помещении загса, украшенном цветами и картинами, их встретила пожилая полная женщина в очках.

— Вот вам и поп! — шепнул Шишигин Богданову из-за плеча.

Харитон и Дарья разделись, сели на мягкий диван, пообогрелись. Женщина побеседовала с ними, как положено при этом, о браке, о семье, а затем стала оформлять документы.

— На какую фамилию вас записывать? — Женщина посмотрела на Цветкову, потом на Богданова.

— Как, Даша? — в свою очередь спросил Богданов.

— Ну, пишите на его! — сказала она, кивнув на Харитона. — Была Цветкова, и не будет Цветковой.

Когда все было оформлено и они расписались в книге и в акте, женщина встала, вручила Богданову свидетельство и поздравила с законным браком. Тут же начали поздравлять и гости, пожимать руки. Перед тем как уходить Шишигин подошел к заведующей и, показывая на горлышко бутылки в кармане, предложил: