Чарусские лесорубы - [63]

— Твой-то бы сон в руку! — сказал Харитон.

Его поддержали остальные члены бригады:

— Так бы в самом деле было, не стояли бы. Некогда было б зубоскалить друг над другом.

Ермаков понял — не зря придумал сон.

— Вступайте в общую бригаду, оно так и будет, — заявил он. — Дело только за вами. Электропильщики, сучкорубы, трелевщики уже дали согласие.

— А бригадиром кто будет? — спросил Богданов.

— Он, Серега, — кивнул Березин на Ермакова.

— Вот и хорошо! — подымаясь, сказал Харитон. — Начинайте с богом, только без меня.

— Почему «без меня»? — удивился Сергей. — Я не настаиваю, бригадиром можно и другого назначить.

Богданов стоял на своем.

— Объединяйте три звена, а я поработаю самостоятельно. А дальше там — увижу, может, и я вступлю в бригаду вашу, если дело пойдет. На словах-то у вас гладко, а на деле — не знаю, как обернется.

За все это время ни слова не обронивший Чибисов сплюнул, выругался.

— Ему хоть кол на голове теши, а он все свое твердит… Ну не хочет, так чихать на него. Другого в звеньевые на эстакаде поставим. Кто из вас согласен занять место Богданова? — спросил он у рабочих.

Харитон обвел людей из своей бригады тяжелым взглядом. Все молчали.

— Я ведь, начальник, окончательно не отказался. Что ты на меня взъелся? Вы поработайте, а я посмотрю. Зачем раньше батьки лезти в пекло. Вы меня не словами, а делом агитируйте.

— А ты понимаешь, что портишь нам всю музыку? — горячился Чибисов. — Четыре звена — это комплекс. У нас и все расчеты сделаны на замкнутый цикл работы. Люди ночами сидели, готовили материалы для перевода заготовки леса на новый метод. Выгода от него явная. А ты нам путаешь все карты.

— Ничего я не путаю. Какая разница — три звена или четыре?

— Разница большая. При четырех звеньях мы имеем экономию во времени и в деньгах, у нас отпадает учет работы вальщиков, сучкорубов, трелевщиков. Нам не надо будет тут держать учетчиков, оформлять наряд, переводить бумагу… Весь учет выполненной работы производится только здесь, на эстакаде. Тебе ведь Березин сказал, что эстакада — главное звено. А ты этого понять не хочешь! Или прикидываешься… простачком?

Он хотел сказать «дурачком», но, встретившись со взглядом парторга, воздержался. Вспомнил, как на собрании партийной группы Березин мылил ему шею за то, что он отмахивался от Ермакова, что только замполит Зырянов помог парню продвинуть важное начинание.

Смягчаясь, Чибисов спросил у Харитона.

— Так как, Богданов, желаешь ты работать в комплексной бригаде или нам искать вместо тебя другого человека?

Богданов помялся, подумал, почесал бровь.

— Ладно, испробую. Я ведь не крепко привязан. Не пойдет дело — тогда прощайте!

— Пойдет, Харитон Клавдиевич, пойдет! — сказал Березин, похлопывая Богданова по плечу.

30

Вечером, когда в Чарусе зажглись огни, к леспромхозовскому клубу стали съезжаться начальники участков, мастера, передовики производства, парторги и профорги. Совещание хозяйственного актива созывалось на семь часов, но кое-кто приехал раньше, чтобы в отделах конторы леспромхоза разрешить наболевшие вопросы. Перед длинным, ярко освещенным бараком стояло несколько автомашин и до десятка лошадей, запряженных в кошёвки.

Начальник участка из Мохового Степан Кузьмич Ошурков приехал на паре добрых гнедых коней. Зарывшись с головой в тулуп с огромным воротником из целой овчины, он всю дорогу спал, а лошадьми правил сидевший на облучке вместо кучера лесоруб Хрисанфов. Подъехав на дымящихся лошадях к конторе, Хрисанфов привязал их к загородке и подошел к Ошуркову.

— Степан Кузьмич, приехали! — сказал Хрисанфов, теребя за плечо начальника.

Но Ошурков даже не шелохнулся.

— Степан Кузьмич! Степан Кузьмич! «Эк развезло его! — подумал Хрисанфов, встряхивая за воротник тяжелый тулуп. — И выпил-то вроде немного на дорогу, всего чекушку, а из сознания вышибло. Наверно, на старое заложил начальник, на похмелье?»

Мимо проходили люди, некоторые любопытные останавливались, стараясь разглядеть, что же такое находится в огромном тулупе? Хрисанфов, оберегая честь и достоинство своего начальника, прятал его от взора чужих глаз и всех останавливающихся зевак провожал туда, куда они шли. Неудобно же, в самом деле, показывать людям, что за начальник в Моховом!

Испробовав все обычные средства и не добившись никаких результатов, Хрисанфов, наконец, набрал в горсти снега и начал им оттирать виски Ошуркова. Это помогло. Степан Кузьмич открыл красные на выкате глаза и спросил:

— Это ты, Хрисанчик? Жив?

— Я-то живой, Степан Кузьмич, а про вас сомневался.

— Ты про меня, Хрисанчик, никогда не сомневайся. Я нигде не пропаду.

И запел:

Нас побить, побить хотели,

Нас побить пыталися…

— Не надо, Степан Кузьмич, не пойте, нехорошо! Смотрите, народ мимо ходит.

— Ну и пускай ходит, мне какое дело.

— Степан Кузьмич, тише! Не шумите. Не показывайте, что вы пьяный. Нехорошо это.

— Нехорошо, что пьяный? А ты знаешь: пьяница проспится — человеком будет.

— Так будьте сейчас человеком. Вы же на совещание приехали.

— Куда? На какое совещание?

— Вы же знаете.

— А где мы?

— В Чарусе.

— Да, да, — потирая лоб, сказал Ошурков. Потом приложил палец к губам: — Молчи, Хрисанфов. Пьяных среди нас — никого! Понятно?