Чарусские лесорубы - [59]

В лесосеки люди приехали радостные, возбужденные. Разбились на группы и сразу приступили к работе. Алексей Спиридонов с бригадой Богданова начал расчищать свой волок. Харитон заставил людей растаскивать на стороны размочаленные валежины, подкапывать пни, обрубать у них далеко уходящие в стороны смолистые корни. Чокеровщик Иван Мохов раскинул трос, зацепил им первый попавшийся большой пень и крикнул Спиридонову:

— Вперед, давай вперед!

Трактор тронулся. Трос постепенно напрягался, дрожал, как туго натянутая струна. Пень не поддавался. Тогда Алексей дал задний ход, ослабил канат и снова погнал машину вперед. Огромный разлапистый пень и трактор одновременно дрогнули, словно раздумывали, кто кого перетянет, но вот «Котик» чуть-чуть подался вперед.

— Давай, давай! — закричал Иван Мохов. — Пошел!

— Поддается!

— Жми, Спиридонов, жми! — кричали столпившиеся в сторонке богдановцы.

Пень зашевелился и медленно начал вылезать из черной жирной земли, как краб, раскинувший свои красноватые, обомшелые конечности, и уже беспомощный, неуклюже ковыляя по траве, пошел на поводке за трактором в сторону от волока.

— Вот здорово, це сила! — восторженный, выпалил Синько.

До этого парень ни разу даже не ткнул лопату в землю, прятался за кустами, кривил рожу, раскусывая и обсасывая кислые ягоды рябины. А тут вдруг первый кинулся к следующему пню, сверху похожему на огромный блин.

— Хлопцы, идыть до мене сюды! Бачте, який сатана сыдыть. Зараз мы его пидчепим.

Сбросил с себя шапку, фуфайку и принялся рыть землю. Обнажились толстые, как бивни мамонта, корни пня многовековой сосны. На помощь к нему подоспели Богданов, Шишигин и прочие. Одни копали землю, другие рубили, пилили корневища.

И так везде. В делянках словно трудовой праздник наступил. Повсюду тарахтели тракторы, кричали люди.

— Вперед!

— Давай, давай!

— Есть, пошел, пошел.

Под вечер в стороне от волоков, прямыми линиями уходящих от эстакад в гущу леса, в беспорядке валялись еще сырые, искрящиеся от влаги коряжистые пни.

Шагая рядом с Богдановым к автомашинам, Алексей Спиридонов говорил, кивая на пни:

— Вон каких леших выдрали с дороги! Спасибо тебе, Харитон Клавдиевич, за помощь. Спасибо от всех нас, трактористов, шоферов, от комсомольской организации. Большое дело сделали. Одни-то бы мы тут долго копались.

У места сбора, возле машин, комсомольцы во главе с Яковом Моховым в одно мгновение подхватили Богданова на руки и начали качать.

— Ур-ра, ур-ра, ур-ра!

— Что вы, что вы? — бормотал растерявшийся Харитон.

А комсомольцы, подкидывая Богданова, кричали:

— Честь труду, честь Богданову!

Очутившись на ногах, покачиваясь, точно пьяный, Харитон, смущенный и раскрасневшийся, полез в кузов машины. А оттуда, сверху, махнул своей братии рукой:

— Залазьте! Чего рты разинули?

27

В субботу вечером к Сергею Ермакову зашел мастер Голдырев. Он только что напарился в бане, был багрово красный, мокрый от пота. Сергей с матерью сидели за ужином.

— Хлеб-соль вам.

— Милости просим кушать с нами, Степан Игнатыч, — пригласила его за стол Пантелеевна.

— Покорно благодарю, кушайте сами. Если можно, Пантелеевна, налей, пожалуйста, ковшичек брусничного рассола. Рассольчик. — душа моя. Никак не могу без него после бани… А у нас, как на грех, теленок разбил корчагу с брусникой.

— Как же его угораздило? — спросила старуха, подымаясь из-за стола.

— Да как?.. Ночью отелилась корова. А на улице — холодище. Ну, мы и занесли теленка-то в избу, загородили на кухне. А он, бог с ним, неспокойный. Корчага-то глиняная под лавкой стояла, ведра на два. Он, видно, вздумал взыграть, да как лягнет ногой-то, да по корчаге, — она и развалилась.

Поставив на край стола ковш с рассолом и пустой стакан, Пантелеевна сказала:

— Проходи, Степан Игнатыч. Раздевайся. Пей, я песку сахарного положила.

Голдырев снял шапку, полушубок, скинул с ног галоши и в носках прошел в передний угол.

— Вы были в бане-то? — спросил он. — А то идите мойтесь у нас: воды осталось много, жару много.

Холодный, из голбца, брусничный рассол Голдырев пил не спеша маленькими глотками, с причмокиванием.

— Вот красота! — Он вертел стакан в руке, поглядывая на розовую жидкость. — Словно дары Христовы по желудку разливаются. Другие любят квасок, а вот мне милее всего рассольчик брусничный… И не знаю, как теперь без него зимовать.

— К нам приходите, Степан Игнатыч, — отозвалась мать Сергея.

— Да ведь стыдно, не будешь приходить к вам каждую субботу… Я бы, ровно, за один жбан брусники теперь пять возов сена отдал.

— Есть у людей брусника-то. Нынче ягод много было.

— Есть, да не про нашу честь… В теперешние времена, Пантелеевна, совсем другой народ пошел. Раньше народ был простой, душа нараспашку. А теперь у кого и есть брусника, так промолчат. Я вот, к примеру, мастер, начальство. Раньше бы мне отовсюду были приветы, поклоны, пожелания доброго здоровья и прочее, прочее. А теперь, можно сказать, самый последний человек смотрит на тебя как на равного, ему ты что мастер, что не мастер — все под одну гребенку стрижены.

— А ты хотел, чтобы перед тобой люди шапки ломали? — спросил Ермаков, взявшись за свежую газету.