Чарусские лесорубы - [41]

— Ты бы, мама, сходила куда-нибудь к соседям, — посоветовал сын. — Мне с человеком поговорить надо.

— При матери разве говорить нельзя? — еще больше обиделась старуха. — Мать-то вместе с тобой вся душой изболелась, а тут ее в сторону?

— Но ты мешаешь, мама. Я хочу рассказать человеку, как работать на машине.

Старуха торопливо накинула на плечи старенький полушалок с перьями жар-птицы и хлопнула дверью.

— Кипяток старуха! — заметил мужик.

— Не в духе она сегодня, — сказал Сергей. — Садись, приятель.

Тот присел на краешек лавки.

— Прежде всего, давай познакомимся. Как твоя фамилия-то?

— Хрисанфов.

— Ты лесорубом работал?

— Им.

— Так это про тебя писали, что по четыре нормы лучком вырабатывал?

— Наверно, про меня.

— Но про Хрисанфова говорили, что он молодой, всего лет двадцать восемь.

— Нет, мне уже тридцатый пошел.

— А я думал, что лет сорок пять, а то и все полсотни. Что ж ты такую бородищу отро́стил? Смотри-ко, каким лешим выглядишь, будто из болота только что вылез.

— Родители у меня строгие. Говорят, что без бога и волос не должен выпадать, а выпадет — возьми шило, проткни дырочку и вставь волосок на место. У нас в семье сроду никто не брился, да и стригутся вот так, как у меня, под горшок.

— И в бога, выходит, веришь?

— Ну, какой там бог! Для виду перед родителями молочу руками перед иконами или, когда из-за стола вылезаю, перекрещусь. Где теперь богу-то жить?

— На моторной пиле приходилось работать?

— Как же? Я помощником моториста недели три проработал. А этта директор леспромхоза встретил меня, похлопал по плечу и говорит: «Хочешь, борода, самостоятельно на моторке работать?» Я, конечно, обрадовался. Вчера он мне позвонил по телефону: «Поезжай в Сотый квартал, принимай пилу у Сергея Ермакова». Я удивился, что ты отдаешь свою пилу. Она ведь тебя на весь леспромхоз прославила. Сегодня целую ночь не спал, ворочался на кровати, не вытерпел, не дождался свету и поехал. Еду и себе не верю, что еду за моторкой. Посмотрю на себя, на лошадь — нет, никакого обману, не во сне, а наяву еду в Сотый квартал.

— Да вот только мать у меня недовольна, — заметил Сергей. — Нехорошо тебя встретила.

— Я не обижаюсь. Будь на ее месте я, может быть, не так еще поднялся. Пила-то исправная?

— В полном порядке. Сегодня ночью всю перебрал, кой-где детали заменил, болты, гайки… Попробуй.

— Разве можно в избе? Накоптит, навоняет.

— Ничего, я даже люблю от нее запашок-то, привык. — Сергей подошел к столу, снял пилу, поставил тыкой на пол и запустил. Она вздрогнула и застрочила, как пулемет, пильная цепь слилась в сплошную белую овальную ленту, задрожал пол. Глаза у Сергея заблестели. Он подхватил пилу и поднес к косяку двери; цепью сразу выхватил огромный паз.

— Что ты делаешь? — испуганно крикнул Хрисанфов.

— Пускай на память останется, — сказал Ермаков, положив на стол выключенную пилу.

— Четко рубит, — заметил Хрисанфов, — с такой пилой в лесу не пропадешь.

— Верно, не пропадешь. Только ты, смотри, береги ее. Где от одного корня несколько стволов растет — не трогай, оставляй, пускай потом их простой пилой срезывают, а то в тесноте, чего доброго, инструмент можно поломать. О смазке тоже не забывай, чаще проверяй болты, гайки, не допускай ослаблений.

— Цепей-то одна?

— Нет, две. Одной работаешь, другая в резерве. Я так делаю: до обеда одну цепь гоняю, с обеда — другую. Вечером цепи в смазку клади, керосинчику подбавляй, чтобы серу отъедало. Ну, и точить не забывай. А зимой пилу в шубе держи.

— В какой шубе?

— У меня есть такая, я тебе ее отдам, только спрячь сразу, чтобы моя старуха не увидела. Я у нее полушубок овчинный искромсал, а то как увидит, что с пилой пошла и шуба — тут скандалу не оберешься. А когда обедать будешь — пилу поближе к костру клади, чтобы шибко не остыла.

— Ладно, спасибо за науку.

— Если не пойдет дело — позвони мне по телефону, приеду, помогу… Ну, а теперь можешь забирать. Счастливо!

Он подошел к пиле, погладил ласково по корпусу.

— А расписку? — спросил Хрисанфов.

— Никакой расписки не надо. Возьми и работай на здоровье, на славу. Какая с тебя расписка? Вали по стольку деревьев, сколько у тебя волосьев в бороде.

— Да уж постараюсь, — ухмыльнулся сияющий и довольный Хрисанфов.

Они крепко пожали друг другу руки.

19

Пилоправ Кукаркин сидел в своей мастерской на жестком деревянном диване, сидел необычно — лицом к спинке. Диван был отодвинут от окна. На спинке была закреплена повертушками широкая поперечная пила, которую Кукаркин точил небольшим трехгранным напильником. На острых, только что отточенных зубьях играли солнечные искорки. Лицо пилоправа было сосредоточенным и одухотворенным, точно у художника, с увлечением пишущего картину. Солнечные блики, отраженные от зубьев пилы, скользили по его лицу, по рукам, по простенькому бумажному пиджаку. Он вынимал пилу из станка, смотрел вдоль зубьев, опускал сверху вниз одной гранью напильник меж разведенных зубьев и снова ставил пилу в станок. В мастерскую вошел Ермаков, держа пильные цепи.

— Здравствуй, Кирьян Корнеевич, — сказал он. — Чьей это допотопной старушке зубы точишь?

Кукаркин медленно повернул голову, пристально посмотрел на Сергея.