Чапаев - [53]

Еще через несколько дней Фрунзе приказал приостановить наступление ввиду половодья и неизбежной после него распутицы и начать подготовку к последующим операциям. Короткие мартовские бои не принесли Чапаеву новой славы, она вместе с наградами досталась командирам и бойцам первой бригады — Кутякову, Бубенцу, Алексею Рязанцеву и другим. Но для Чапаева было важно выйти из состояния неопределенности, вырваться из семейных дрязг. Наш герой наконец вдохнул полной грудью воздух степного простора. Он снова окунулся в атмосферу боя и вольницы, простых и суровых отношений с бойцами и командирами, которые верили в его счастливую военную звезду, ловили каждое слово своего командира и готовы были отдать жизнь, но выполнить его приказы.

В середине марта Фрунзе вызвал Чапаева и Фурманова в Самару. В долгой, еще зимней санной дороге начдив по-новому открылся комиссару, рассказывая ему о своем нелегком и часто драматичном жизненном пути. «Он, разумеется, сознает и свою невоспитанность и необразованность, свою малую развитость и невежественность. Все хорошо видит, скорбит душой и стремится страстно перевоспитаться и скорее, как можно скорее научиться всяким наукам. Ему хочется ознакомиться с русским языком, ознакомиться с математикой и т. д. Мы договорились, что в свободное время я буду с ним заниматься, буду направлять по возможности его самообразовательную работу…»

Дорога до Самары оказалась длиннее, чем предполагал комиссар: Чапаев то ли с разрешения командования, то ли без него навестил семью в деревне Вязовка Пугачевского уезда. «У него там старик со старухой, трое ребят (два мальчугана и девчурка) и еще женщина-вдова со своими двумя ребятами. Семья его живет, видимо, не нуждаясь, на стол они наставили нам много всякого добра», — писал комиссар.

Чапаев, как уже говорилось, любил приукрасить свою биографию. Например, рассказы о своих подвигах на полях сражений Первой мировой начдив, бывший, как мы помним, не только храбрым, но и дисциплинированным унтер-офицером, дополнил сценой разжалования за то, что обложил матом оскорбившего его прапорщика. Тем не менее описанные в романе рассказы Чапаева о его боевых подвигах в борьбе против казаков и чехословаков не придуманы Фурмановым: похожие записи есть и в его дневниках.

Зачем Чапаев приукрашивал свою биографию перед комиссаром? Он, начдив, уже доказавший свою «особость», в которую боевые товарищи поверили и сами охотно приумножали подвиги своего командира в боях с врагами революции? Вероятно, теперь он стремился доказать свою исключительность и комиссару, полагая, что реальных свершений и побед недостаточно, чтобы поразить образованного горожанина. Он пытался дополнить свой образ непобедимого бойца, нового Стеньки Разина или Емельяна Пугачева, яркими, как ему казалось, деталями, похожими на истории из газет и книг. Впрочем, даже вымысел, которым Чапаев потчевал комиссара, свидетельствует о незаурядности его личности, богатой фантазии и мастерстве рассказчика. Рассказывая о себе, Чапаев любил представить себя обиженным и неприкаянным, терпящим незаслуженные мытарства: выходец из «благородного» сословия, он оказался среди социальных низов и вынужден был влачить жалкое, не соответствующее его происхождению существование; от честного воина и добропорядочного семьянина уходит жена; теперь же его недооценивают, недолюбливают, пытаются подставить изменники и завистники, засевшие в высших инстанциях. Чапаев нашел не только терпеливого слушателя его повествований о реальных и вымышленных приключениях, но и человека, способного тактично, но твердо и последовательно сдерживать его самоуверенный апломб и разубеждать в том, что наверху повсеместно засели враги революции.

Цель приезда Чапаев и Фурманов узнали уже в городе: командарм отправил начальника 25-й дивизии, бывшего подпоручика Михаила Великанова, командовать Уфимской группой войск, которая терпела поражения и отступала, и решил выяснить мнение Фурманова о Чапаеве. «Фрунзе хотел меня спросить относительно Чапая, кто он и что он, можно ли его назначить на большой и ответственный пост. Я откровенно высказал ему свое мнение о тов. Чапаеве, и он согласился, сознавшись, что сам склонен думать таким же образом. Фрунзе назначает его начдивом Самарской, в которую войдет, между прочим, и наш Иваново-Вознесенский полк. У нас, как известно, под Уфой дела никуда не годятся. Уфу наши сдали и отступают дальше. В связи с этим изменяется и наша дальнейшая работа. Мы ведь предполагали идти на Туркестан добывать хлопок. Теперь же приходится сосредоточиваться в районе Самары. Фрунзе мне высказал даже опасение, что мы снова можем потерять Самару, потерять весь этот край». Фурманов назначался комиссаром дивизии — серьезное повышение для политработника, меньше месяца назад прибывшего на фронт. Сама же дивизия спешно перебрасывалась с уральского направления на левый фланг 4-й армии, чтобы войти в состав ударной группы, которая должна была нанести удар по левому флангу наступавшей на Самару Западной армии генерал-лейтенанта Михаила Ханжина.

Для Чапаева новое назначение стало возвращением к боевым друзьям: к полкам и бригадам, которые он начинал формировать в Николаевске бурной весной и жарким летом 1918 года. Он вернулся к частям, с которыми почувствовал вкус войны. С ними, разинцами и пугачевцами, он одержал свои первые победы над казаками, Народной армией и чехословаками, с ними глотал горький от пожаров и порохового дыма воздух неудач во время отступлений из-под Уральска. С ними он хоронил боевых товарищей, обещал отомстить врагам и помочь семьям погибших. В полках осталось немного бойцов и командиров, помнивших Чапаева по прежним сражениям, одни погибли в боях, другие были искалечены, третьи умерли от тифа, холеры и других болезней, которыми хворали простые солдаты по обе стороны фронта Гражданской войны, но эти оставшиеся внушили вновь прибывшим, что они — счастливцы, так как будут воевать под началом неуязвимого и непобедимого Чапая, который способен выйти из любой тяжелой ситуации. В Гражданской войне это настроение и доверие командиру часто играли решающую роль.