Чака - [59]

Через несколько дней празднества были закончены, обе стороны обменялись дарами, и белые начали собираться в обратный путь. Чака велел щедро одарить их скотом, дабы посланцы белого короля не могли посетовать на то, что у людей зулу не нашлось для них сытной пищи. Наступило время прощаться. Было условлено, что Феруэлл со спутниками вернутся в Порт-Наталь, а Финн останется в Булавайо с тем, чтобы поддерживать связь малочисленной колонии белых с Чакой.

Элемент новизны постепенно утрачивался, и довольно скоро все привыкли к тому, что нелепую фигуру Финна можно встретить в любое время если не в краале вождя, то где-нибудь в близлежащих окрестностях, куда он нередко отправлялся па охоту. Прогулки эти тяжелым бременем ложились на толмача, без помощи которого белый на первых порах не мог и шагу ступить. Поглазеть на диковинного пришельца стремились теперь только гости из самых далеких районов страны или посланцы чужих племен, прибывающие в Булавайо по различным делам. Но оказалось, что Финн тоже утратил интерес к местным жителям. Он затевал разговоры с пришельцами из отдаленных мест и непременно задавал им одни и те же вопросы об охоте, количестве скота, о реках, протекающих рядом, о лесах и рощах. Спрашивал, далеко ли от всех этих мест до морского побережья. Самым неприятным для толмача было то, что содержание всех разговоров белого приходилось самым подробным образом передавать Чаке, а при каждой встрече с суровым вождем зулу бедного Пловца буквально трясло от страха. Однако вскоре и сам Чака утратил интерес к беседам белого — видимо, того и впрямь волновала одна лишь слоновая кость, а то, что белые узнают, где и сколько добывается слоновых клыков, не может повредить народу зулу.

Участвовавшие в празднествах полки были давно разосланы но своим военным краалям, стада пастухи увели па пастбища, и жизнь в Булавайо пошла своим чередом. Это был период относительного затишья, и казалось, ничто не предвещало беды. А тем временем произошли некоторые перемены — исконный враг зулу Звиде, разбитый и опозоренный, укрывшийся с остатками ндвандве на северо-западе во многих днях пути от владений Чаки, умер. Но даже смерть его была использована для того, чтобы нанести удар в самое сердце народу зулу.

По обычаю, смерть вождя скрывали не только от его подданных, чтобы избежать борьбы за власть и связанных с нею смут, но и от всех вообще. В случае необходимости кое-кому говорили, что вождь «занемог», а правда это или нет — узнать было трудно, да и тут следовало держать свои догадки при себе, ибо особа вождя священна, а распускать ложные слухи о его здоровье или, что еще страшнее, — о смерти означало рисковать собственной жизнью. Поэтому, когда незадолго до появления белых людей Чаке донесли, что у ндвандве творится что-то неладное, он решил более тщательно разведать положение дел у его некогда грозного противника. Но визит белых, связанные с ним празднества и перемещения полков, необходимость продумывать новые планы поглотили все его внимание, а кроме того, ндвандве были теперь далеко и, не оправившись от жестокого поражения, не могли представлять собой сколько-нибудь серьезной угрозы для возросшего могущества зулу.

Однако Сикуньяна, сын и наследник Звиде, рассудил, по-видимому, по-иному. Похоронив отца в далекой от земель предков стороне и не без оснований считая вождя зулу главным источником всех обрушившихся на ндвандве бед, он решил воспользоваться давним обычаем и отомстить врагу. Считалось общепринятым вслед за умершим властителем отправлять па тот свет не только ближайших его слуг, но и тех, кто принимал непосредственное участие в этих ритуальных убийствах. Правда, их уже убивали тайно, обычно бескровным способом — умганда, то есть удушением. На этот же раз Сикуньяна решил последовать примеру своего заклятого врага — Чаки, который не только оставил в живых некоего Хлати, принимавшего участие в похоронах Сензангаконы, но и приблизил его к себе. И сделал это Чака именно за нападение, совершенное Хлати из засады и причинившее такой жестокий урон арьергарду армии Звиде. Кое-кого из «могильщиков» Сикуньяна призвал к себе и, подробно рассказав историю Хлати, кстати сказать, прекрасно известную всем, прямо объявил им, что, по крайней мере, часть из них может спасти себе жизнь и имущество, если они согласятся принять участие в весьма рискованном, но славном предприятии: им предстоит на много ни мало как пробраться в самое логово льва и убить Чаку. Правда, отправляются они почти на верную гибель, но тут есть хоть какая-то возможность того, что кому-то и удастся уцелеть в поднявшейся после убийства суматохе, а кроме того, подвиг этот зачтется им как участие в очищающем обряде омовения копий. Смерть в бою любой предпочтет смерти от руки палача — и группа обреченных, соблюдая строжайшую тайну, отправилась в путь.

Чака, последнее время постоянно пребывавший в благодушном настроении, чаще обычного устраивал развлечения, нередко и сам принимая участие в танцах и веселье. Именно этим и решили воспользоваться посланцы Сикуньяны.

В тот день пиршество затянулось до позднего вечера, и Чака, не желая прерывать танца, велел зажечь факелы. В неверном свете горящего тростника убийцы вплотную подобрались к танцующему вождю. Один из них, выхватив ассегай, нанес удар, который мог бы оказаться роковым, не заметь Чака в последний момент опасность. Он попытался парировать его, и возможно, что это спасло ему жизнь. Наконечник копья, пройдя сквозь руку, вонзился под левый сосок, прошел между ребрами, не задев, однако, сердца. Посланцы Сикуньяны бросились врассыпную, нанося удары направо и налево, особенно стараясь поразить факельщиков и тем самым еще больше усилить возникшее замешательство. Момент для нападения был выбран исключительно удачно — им всем удалось скрыться.