Чахотка. Другая история немецкого общества - [21]
Уже «Тристан» Томаса Манна был пародийной «лебединой песней» декадентского культа умирающей красоты. Эмиль Золя в своем эссе «Письмо к молодежи» иронически призывает изображать в литературе еще больше белых лилий и бледных девственниц, чтобы стало уж совсем тошно>[267].
«Преодоление» декаданса в начале XX века вылилось в борьбу против «разложения» и «вырождения». Врач и журналист Макс Нордау, сын раввина и сооснователь Всемирной сионистской организации, назвал свою знаменитую книгу «Вырождение», тем самым сделав это понятие ключевым для эпохи. Нордау считал искусство декаданса вырожденческим. «Наиболее действенное лечение болезни века заключается, на мой взгляд, в следующем: надо указывать на руководящих дегенератов и истеричных как на больных, срывать личину с подражателей и клеймить их как врагов общества, предупреждать публику против лживых начинаний этих паразитов»>[268],[269], — писал Нордау.
Для Пауля Юлиуса Мёбиуса, желавшего с помощью медицины доказать подчиненное положение женщины, декаденты были «психически нестабильными» и относились, наряду с идиотами, сумасшедшими и слабоумными, к четвертой подгруппе наследственных вырожденцев>[270]. Мнимую дегенерацию декадентских художников и поэтов Мёбиус считал признаком их феминизации.
На рубеже веков всё казалось больным: женщина, общество, города, на которые возлагали ответственность за искусственность и уродство современной жизни. Города означали анонимность, финансовые спекуляции, ослабленное здоровье, моральную и социальную грязь. Против ненатуральности городов, их удушливой искусственности, нездоровой зависимости от современной техники поднялось на рубеже веков движение «Реформа жизни» (Lebensreform).
«Из серых городских стен» немецкое Молодежное движение>[271] устремилось «в широкие поля»>[272]. Реформационное движение пропагандировало возврат к простому образу жизни, здоровому питанию, жизни в союзе с природой, лечению свежим воздухом, светом и солнцем. Спорт и танцы потребовали новой физической культуры тела, новых эталонов здоровья и красоты. Общество жаждало новой витальной красоты. Идеологи движения противопоставили красоту миру, который считали ответственным за распространение уродства, болезней, истощенных и искалеченных тел>[273].
Болезненности, распаду, закату был противопоставлен идеал неиспорченной благополучной жизни, в которой красота, естественность и здоровье составляли бы единое целое. «Болезнь противоестественна»>[274]. Время нежных, хрупких, бледных, кашляющих кровью барышень подходило к концу>[275]. Теперь пропагандировался культ стройного, молодого, эластично-натренированного и загорелого тела>[276]. Жизнеутверждающие юношеские настроения в Германии 1900‐х положили конец не только утомленному декадансу, но и образу фам фражиль>[277].
11. Бессильные терапевты
Пока медицина опиралась на старое учение о гуморах, целю медиков было не лечение болезни, но гармонизация четырех главных соков (humores): крови, слизи, желтой и черной желчи. Здоровый образ жизни, движение, пища, богатая белком, алкоголь должны были привести в равновесие разбалансированные жидкости и вывести из организма вредоносные вещества. Если это не происходило естественным путем, требовалась помощь врача.
В медицине XVIII и начала XIX веков после рвотных и слабительных крайним средством считалось кровопускание, впрочем, тогда не брезговали и более грубыми, насильственными и опасными методами>[278]. Кровопускание было наиболее предпочтительной терапией на протяжении столетий применительно чуть ли не к каждому заболеванию. Сколько крови теряло тело больного и как часто это происходило — в этом приходилось полностью полагаться на опыт врача. Слабость и обмороки больного не считались основанием для прекращения кровопускательной терапии, а, наоборот, расценивались как положительный знак. Английский фтизиатр Фрэнсис Хопкинс Рамдейдж в 1835 году советовал при начинающейся чахотке три-четыре раза сделать кровопускание по 4–6 унций>[279]. Если пациенту станет лучше, терапию можно на несколько ней прервать и подождать, пока не установится «положенная температура». Потом же, вместо кровопускания, следует присосать к ключице больного 6–8 пиявок, поскольку «туберкулы начинают формироваться именно там»>[280]. Кровопускание и пиявки призваны были избавить организм от лишней крови и гармонизировать кровоток. Пиявки «любой величины» продавались в каждой аптеке. Только в 1833 году французские врачи и аптекари импортировали более 41,5 миллиона пиявок>[281].
Для больных эта терапия была пыткой. Фредерик Шопен вынужден был наблюдать, как его младшую сестру Эмилию, умирающую от чахотки, почти ежедневно терзает их семейный врач. Ей накладывали вытяжные пластыри, ставили горчичники и давали настойку скополии>[282]. Врач распределял пиявок по коже ребенка. Маленьким латунным ножичком он делал надрезы на спине Эмилии и к кровоточащим порезам прикладывал разогретые кровососные банки. Эмилия была обескровлена, она всё больше худела, таяла и теряла силы. Девочка умерла в июле 1826 года в возрасте 14 лет. Сам Шопен, когда впоследствии заболел чахоткой, отказался от кровопусканий.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) известен сегодняшним читателям главным образом как автор нескольких хрестоматийных сказок, но это далеко не лучшее из того, что он написал. Писатель колоссального масштаба, наделенный «сумасшедше-юмористической фантазией», Салтыков обнажал суть явлений и показывал жизнь с неожиданной стороны. Не случайно для своих современников он стал «властителем дум», одним из тех, кому верили, чье слово будоражило умы, чей горький смех вызывал отклик и сочувствие. Опубликованные в этой книге тексты – эпистолярные фрагменты из «мушкетерских» посланий самого писателя, малоизвестные воспоминания современников о нем, прозаические и стихотворные отклики на его смерть – дают представление о Салтыкове не только как о гениальном художнике, общественно значимой личности, но и как о частном человеке.
«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.
«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.
«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.
Борис Владимирович Марбанов — ученый-историк, автор многих научных и публицистических работ, в которых исследуется и разоблачается антисоветская деятельность ЦРУ США и других шпионско-диверсионных служб империалистических государств. В этой книге разоблачаются операции психологической войны и идеологические диверсии, которые осуществляют в Афганистане шпионские службы Соединенных Штатов Америки и находящаяся у них на содержании антисоветская эмигрантская организация — Народно-трудовой союз российских солидаристов (НТС).
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Джинсы, зараженные вшами, личинки под кожей африканского гостя, портрет Мао Цзедуна, проступающий ночью на китайском ковре, свастики, скрытые в конструкции домов, жвачки с толченым стеклом — вот неполный список советских городских легенд об опасных вещах. Книга известных фольклористов и антропологов А. Архиповой (РАНХиГС, РГГУ, РЭШ) и А. Кирзюк (РАНГХиГС) — первое антропологическое и фольклористическое исследование, посвященное страхам советского человека. Многие из них нашли выражение в текстах и практиках, малопонятных нашему современнику: в 1930‐х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970‐е передавали слухи об отравленных американцами угощениях.
Мэрилин Ялом рассматривает историю брака «с женской точки зрения». Героини этой книги – жены древнегреческие и древнеримские, католические и протестантские, жены времен покорения Фронтира и Второй мировой войны. Здесь есть рассказы о тех женщинах, которые страдали от жестокости общества и собственных мужей, о тех, для кого замужество стало желанным счастьем, и о тех, кто успешно боролся с несправедливостью. Этот экскурс в историю жены завершается нашей эпохой, когда брак, переставший быть обязанностью, претерпевает крупнейшие изменения.
Оноре де Бальзак (1799–1850) писал о браке на протяжении всей жизни, но два его произведения посвящены этой теме специально. «Физиология брака» (1829) – остроумный трактат о войне полов. Здесь перечислены все средства, к каким может прибегнуть муж, чтобы не стать рогоносцем. Впрочем, на перспективы брака Бальзак смотрит мрачно: рано или поздно жена все равно изменит мужу, и ему достанутся в лучшем случае «вознаграждения» в виде вкусной еды или высокой должности. «Мелкие неприятности супружеской жизни» (1846) изображают брак в другом ракурсе.