«Цесариус» обреченный... - [29]

— Я знаю, — сказал он Максу.

— Только что. Он звал Вас. Я не знал где вы, думал, еще у капитана.

— А Лем как?

— Думаю у него чума. Температура, озноб, рвота. Очень похоже.

— Это не чума, он поправится.

— Это она, бубонная чума. Тут кругом крысы. Этот корабль проклят.

— Его укусила крыса?

— Нет.

— Тогда не говори ерунды. Какая взаимосвязь?

— Есть взаимосвязь.

Константин склонился над бортом, как Макс, тоже стал разглядывать возникающие из под кормы водовороты.

— Ты стал спорить со мной.

— Столько ребят погибло, капитан, — сказал еле слышно. — Никто ведь кроме нас… никто. Вот и Чира не стало. А "старшие" все живы… Все… И где справедливость?

— Где справедливость, — повторил Константин, посмотрел на Макса. — Думаю, утром, мы недосчитаемся половины шлюпок… Бери Лемма, дуй с ними.

Несколько минут они молчали. Картограф достал трубку. После месячного перерыва курить хотелось еще больше.

— Без вас не поплывем, — услышал он наконец. Ждал этого ответа. — Я-то уж точно… да и Лем откажется.

Кто-то стуча каблуками приблизился сзади, остановился в нескольких метрах.

— Я знал, что ты придешь, — сказал Константин не оглядываясь, потом обратился к Максу: — Оставь нас.

Когда матрос ушел, Эд Женьо стал на его место.

— Я вот шел сюда сейчас, — говорил капитан цесариуса, — а вот там, возле рубки дрались матросы. Сначала кричали невразумительное, а потом кинулись рвать друг-друга. Одного, даже зарезали… кишки из брюха… могу показать. Не думаю, что скоро уберут. Пьяное, злое, бесконтрольное быдло. И вот я подумал… подумал, это то, чего ты всегда хотел. Никакого контроля. Хаос. Анархия. И кишки на палубе. Должно быть ты счастлив.

Константин стал ближе к Эдду, наклонился так близко, что тот почувствовал теплое дыхание на щеке.

— Ты пришел за протоколом дневного учета.

— Я пришел, потому, что между нами остались недосказанности. Пришел, потому что… не было никакого обвинительного акта, понимаешь? А если бы и был, то вот видишь, — Он распахнул китель, вытащил из-за пояса перевязанную тесемкой бумажную папку и с натугой принялся рвать ее на клочки. — Вот, видишь… видишь… вот… вот… и вот так… — Бросил их за борт.

— Я и рад бы, — прошептал Константин, — но не могу поступиться принципами. Принципы это фундамент, на котором зиждется громада законодательно исполнительной вертикали.

— Это так, конечно… вот только… не мог ты быть капитаном "Неустрашимого". Пока ты картограф, во всяком случае. А от пятнадцатого апреля, первым кабинетом кадрового министерства, ты назначен старшим картографом на торговую шхуну "Цесарриус". И тебя никто не увольнял.

— Чего ж так волнуешься тогда?

— Не за себя я волнуюсь, Костя. За тебя. Мы друзьями были, когда-то. Я об этом не забывал. Если комиссия обвинит тебя в подлоге… Начнутся разбирательства: как велся учет, порядок вступления в должности… даже я не смогу помочь.

— Спасибо. Тронут. А теперь уходи, я не хочу тебя видеть.

— Отдай протокол.

Константин отодвинулся, отвернувшись от Эдда произнес:

— Ты прав, я не имел права занимать две должности.

— Вот видишь. И все-таки, где он?

Сплюнул: — Тьфу ты, да выбросил я его давно.

Женьо задумался, через несколько минут произнеся еле слышное: "Увы, ошибки тебя не учат. Человек "завтра", это не ты", ушел, но перед тем, как скрыться за углом метеорологической лаборатории, остановился, крикнул: — Ты знаешь, говорят, у них тут тоже вроде как пожар!

Константин утвердительно покачал головой.

"Я даже знаю, кто этот пожар будет тушить".

В полночь Константин позвал Макса в свою каюта. Лем тоже пришел, ему уже лучше. Картограф был прав, это не чума.

Как и просил, матросы принесли бортовые журналы, посуточные отчеты, список и анкеты всех членов команды. Разложили карту и картограф быстро вычислил место положение "Императора". Хронометрические наблюдения сделал еще в обед, так что долгота уже была, широту вычислил по меридиональной высоте. Солнце в этот день запаздывало на минуту тридцать секунд и наверстывало со скоростью четырнадцать и семьдесят сотых секунды в час. Эти цифры он знал по памяти.

Матросы молча наблюдали как Константин кромсает карту сплошными жирными и тонкими пунктирными линиями. По бокам размещались цифры, формулы, и видимо, имеющие какой-то смысл, знаки. Скоро в дверь каюты постучали. Пришел капитан, Фимион Шилба. С ним был корабельный учетчик. Капитан называл его медузой. Производная от имени Медиоз. Фамилия учетчика была…

— Я знал, что вы согласитесь, — говорил Феминион. Он держал в руках поименный список команды, иногда клал его на стол и напротив какого-нибудь имени рисовал рожицу с рожками или крылышки с нимбом. — Да, этот недавно. Худой такой был, но держался. Дней семь. Он у нас чемпион. Обычно два-три… По совести: я не верю. Но раз решили, что это возможно… А-то приходят: дайте то, дайте это. Тщеславие. Как "те" одноклеточные на шлюпках, не захотели. Сдали бедняжек. Не жалко? Может спаслись бы? Не думаете. Кто знает, кто знает.

— Тщеславие? — сказал Константин, забрал список, пробежал глазами. — Не думаю. Вот он. Зовите своего нотариуса, зовите.

— Все-таки я о вас лучше думал.

— Сомневаюсь.

— Правильно делаете. Давайте утром.