Цепные псы пантеонов - [7]

Эрнст еще подумал, что вот так запросто, обыденным движением Фрязев вместо конверта мог достать и какой-нибудь «стечкин» с серебряными пулями. И расклад моментально бы переменился.

...Уснувший мир надежно скрыт

От всех забот, от всех обид,

Уснувший мир спокойно спит.

Уснувший мир.

Уснувший мир.

Лишний раз снаружи в песню ворвались лязг и грохот — мимо придорожного кафе прошел следующий автопоезд.

Из синих звезд сложив постель,

Качает ночь, как колыбель,

Уснувший мир...

Мадам-барменша за стойкой глотала сентиментальные слезы и нервно щелкала фисташки за счет заведения, пара слез ухитрилась оросить правую дыню, хозяйке явно было не до клиентских махинаций. Эрнст принял конверт и спрятал, не вскрывая, взамен сунул под салфетку щуплую стопочку еврофантиков. В глазах Фрязева вспыхнул уже традиционный голодный блеск, вместе с салфеткой купюры ловко исчезли со скатерти. Над Эрнстом закружил первый очнувшийся после зимы комар, недоуменно пожужжал и слинял в панике.

— Ты уходишь первым. Быстрей возвращайся к нашему догматику, а то чего заподозрит, — не дожидаясь реакции на приказ, Эрнст повернулся к сиреневой хозяйке и жестом попросил счет.

Та растроганно кивнула, но прежде решила доконать фисташки.

...Не спеши, шумный ветер,

Луч рассеять голубой,

Что дрожит до рассвета

Между небом и землей.

— У меня вопрос ребром, — посмел напоследок лишний раз обратить на себя внимание «прорицатель и ясновидящий», — как бы так сказать...

— Смелее.

— Операция закончится, этого православного клоуна мы сделаем, а что дальше? Я боюсь оказаться ненужным. Я слишком много знаю... Я хочу жить... Что вы делаете с вышедшими в тираж агентами?

— Не дрыщи, по окончании операции никто тебя убирать не собирается. Ты не плохо освоился в нашем рейтинге, Карелия бедна на достойных смертных, чтобы вами разбрасываться...

Этот луч охраняет

Спящий мир от суеты.

Этот Луч отделяет

Звездный мир от пустоты.

В дверях ободренный, сыто отрыгивавший агент-спирит Фрязев столкнулся с компанией шоферов, пришлось уступить дорогу.

— ...В общем, жили они долго и повесились в один день, — даже не заметив реверанс встречного товарища, завершил байку сизоносый крепыш из пришлых.

Его спутники заржали, по аромату — в каждом госте булькало не менее трехсот граммов сорокаградусной.

— С вас двести шестьдесят три рубля, — зазвучало над ухом Эрнста скверное сопрано, от избытка чувств щедро перемешанное с соплями.

— Это все ерунда! Вот у меня была подруга в Новгороде — ночью у ларька снял — такая замороженная! Просыпаемся в кровати, а ей уже с утра холодно. Вылезать из-под одеяла — холодно, шмотки напялить — холодно, яичницу сварганить — и то холодно, хотя у нее газовая плита, а уж выйти на улицу — от дубака зубами цокала, будто каблучками. Я ей на прощание: «Вернусь в следующий маршрут, отогрею, впендюрю искру бодрой жизни!»

Хозяйка-официантка присоединилась к слушателям, не забыв собрать заказы: каждому по двести и по солянке.

— Приезжаю через неделю, а дверь открывают старички. Я так с надеждой: «Лариса дома?» А они мне: «Три года как схоронили, а неделю назад мы как раз на кладбище были, поминали...»

Прочие рыцари шин и домкратов ответили на историю дружным ржачем. Отсчитав денежки и присовокупив разумные чаевые, фон Зигфельд не отказал себе в удовольствии напоследок полюбоваться бледной шеей сиреневой дамы. Правда, это было чисто эстетическое удовольствие. Шоферы расселись на высокие табуреты у стойки и стали похожи на дожидающихся, когда жертва окончательно двинет кони, грифов.

— Вез я «Сникерсы» в Сибирь, точнее, в Свердловскую губернию, подобрал на трассе плечевую. А она давай меня лечить, типа в нее вселился ейный покойный муж-боксер, которого на ринге прямым в висок убили. Я внятно попытался профуру высадить, да не тут-то было. Денег не берет и внушает, что я обязан супротивника по рингу, который в смерти повинен, грохнуть из обреза. И ведь, зараза, так складно грузила, что почти повелся, как заору вроде какого-то Франкенштейна: «Адрес давай!» Не буду вам, мужики, тюльку травить, пошла она поссать в Свердловских пригородах, я от греха подальше как газанул!

И опять наградой рассказчику был дружный смех.

Застиранное пятно на скатерти напомнило Эрнсту карту Луны, но сейчас он совершит экшн не под гнетом полнолуния. Спрятав «Мальборо», Эрнст украдкой проверился, не изучает ли кто-нибудь из шоферни его чересчур пытливым взглядом, остался доволен результатами наблюдения и тоже порулил на выход. Между делом снял с вешалки дождевик вороньего цвета и ввернулся в рукава.

— А про «раковую автоколонну» слыхали?

— Ты не мучай Му-Му, ты рассказывай, а мы остановить успеем.

— Ну так вот, Толян, который под Олимпиаду женился на диспетчерше из Набережных Челнов, однажды присоседился на трассе к колонне, а было это еще в девяносто четвертом, когда по дорогам шалили. Вот он такой довольный до привала в хвосте и прокуковал. Дальше, понятно, на стоянке хлопцам проставился, те завелись и загульбанили всем кагалом. Шлюх строили, кто кого на тросах перетянет, — забивались, все по полной.

— А трасса?

— Толяну втерли, что у них все ГАИ по пути привороженные. И вот утром продирает он глаза фиг знает, в каких кустах, во рту поганки цветут, жить не хочется. Слышит, что колонна этак скоропостижно уже отчаливает, и последний хлопец передает привет: «А ты знаешь, с кем бухал?» — «Это с кем?» — «Это «раковая колонна», все в ней — мертвяк на мертвяке, от рака поджелудочной железы или печени свернувшие копыта. И теперича ты — наш! Месяцев через пять ждем, тогда уже сам нас найдешь». Пошел Толян проверяться к врачу, а тот глаза прячет. Короче, могила Толяна под Набережными Челнами, только покоится ли он в гробу, или с новыми друзьями где колесит, я проверять не собираюсь.