Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории - [22]

Разнобой мнений объяснялся не столько убеждениями, сколько характером общественно значимых людей или «личностей на слуху», которые до известной степени определяли общественное мнение. В какой-то мере влияя и на стиль жизни, люди эти не всегда могли служить для молодёжи хорошим примером. Так, разночинец Гейне всю жизнь мечтал пробиться в «благородное сословие», но это ему не удалось и он люто возненавидел аристократов. Историк Мишле, родившийся, как он любил напоминать, в «крестьянской семье» (но, всё же, предпочитавший жить в скромном старинном замке), был твёрдым клерикалом. По его убеждениям краеугольным камнем храма (сказывалась-таки каменная обитель!) и фундаментом гражданской общины должен быть семейный очаг. Социалист и теоретик анархизма Прудон, по Герцену, – «один из величайших мыслителей нашего века», по своему происхождению был крестьянин. Но это, ничуть не мешая ему провозглашать свободу без очевидных границ, каким-то образом удерживало его в рамках крайней патриархальности. Отсюда неприятие им женской эмансипации.

Характерной приметой времени был «банкет в день рождения Христа», описание которого Прудон дал в своём журнале “Peuple”. Вовсе не разделяя свобод зарвавшихся социалистов, он пишет: «Собрание было открыто достойным образом – чтением Нагорной Проповеди; за гимном в честь братства, спетым с большим воодушевлением, последовал ряд тостов» (опуская несущественные детали, привожу лишь основные «тосты». – В. С.): «За Христа, отца социализма!»… «За пришествие Бога на землю!»… «За Рождество!»… «За Сен-Жюста, жертву термидора!»… «За воскресение Христа, за Францию!»… и тому подобное. «Интересно, что сказали бы газеты “La Raison” или “L’Action”, – через полвека иронизирует правый социалист Эмиль Вандервельде, – если бы социалисты 1904 года собрались под Рождество, занялись чтением Нагорной Проповеди, стали приветствовать сошествие Бога на землю и провозглашать тост за Христа, отца социализма!»[23]. Впрочем, сам Вандервельде вряд ли способен был вообразить, во что через считанные годы выльются «социалистические» оргии в большевистской России, которые превзошла лишь эмансипация «красных дам» или «мегер революции».

Любопытно, что Россия, в лице «прогрессивной части общества» долго и безуспешно гонявшаяся за Европой, именно в этом отношении «догнала и перегнала» свою дотоле неуловимую наперсницу. В середине того же столетия на страницах «передовой печати» о себе заявила социал-разночинная интеллигенция, в пику неожиданно «отставшим» французам громко отстаивавшая (как скоро выяснится – нелимитированные) женские права.

Критик М. Михайлов на страницах журнала «Современник» выступил с «разоблачениями» взглядов Прудона на брак и на семью, назвав позицию автора возмутительной. Книга же Мишле, писал Михайлов, ставя моральные ценности с ног на голову и ворочая критериями как ему заблагорассудится, – «производит впечатление безнравственной»! Вслед за ним и «передовая социал-демократия» России решительно осудила «реакционное», конечно же, «ущемление прав женщин».

Результаты не замедлили сказаться.

Падение религиозности оттенялось ростом демонического сознания и сопутствующим ему падением нравов. Особенно заметно обозначив себя в журнальной публицистике и газетных опусах социал-«демократической мысли», – эти новшества обрели стиль и заполонили собой сферы изобразительного искусства, музыку, поэзию. В соответствии с неугасимыми «веяниями времени» один из первых Нобелевских лауреатов по литературе итальянский поэт Джозуэ Кардуччи, успешно прошедший «школу» итальянского масонства и успевший даже побывать вице-Великим Мастером, после антиклерикальных выступлений пришёл к сочинению гимна Сатане. Этот гимн, писал Сергей Нилус, «выражает пожелание, чтобы отныне курение фимиама и пение священных гимнов приносилось Сатане как «бунтовщику против Бога»». В этом отношении сравнявшись с Европой (а кое в чём даже и превзойдя её), некоторые отечественные «мастера культуры» стремились оказаться впереди планеты всей. И оказались.

Исповедуя гордо-анархические лозунги, предреволюционные «небожители» России надрывались в «титанических» и «сатанинских поэмах» в музыке, в прозе и поэзии. Эти тенденции особенно ощутимы были в творчестве одного из крупнейших представителей художественной культуры конца XIX начала XX вв. музыканта и пианиста Александра Скрябина. Что любопытно, – как раз в то время, когда иерархии общества рушились во всех своих ипостасях. Тогда же было предано забвению негласное правило: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку».

Величавый пафос произведений Скрябина привлёк немало весьма одарённых, множество талантливых и бессчётное число бесталанных последователей. За «Юпитером» в музыке, «словно лань», «бурно ринулись» весело приплясывающие «Менады» Вяч. Иванова, «куклы» П. Потёмкина, и прочее. Так же и Ф. Сологуб. Крупный поэт, но всё же не «Юпитер», метался между откровенным сатанизмом и «премилыми овечками». Душный мир Сологуба оттеняли упаднические настроения поэтов Серебряного века. Мастер «мелочей прелестных и воздушных» М. Кузьмин отражал сомнительные духовные рефлексии как «уставших от жизни», так и далёких от неё. Вербицкие и Арцыбашевы наслаждались психологическим состоянием низовых элементов общества. За популярными в толпе писателями и поэтами тянулся длинный шлейф из стихотворцев, малоодарённых или бездарных, а потому и не сумевших настоять на себе в эпоху «серебряного» безвременья.