Цепь - [18]

Габибулин все выслушал, не перебивая, и пообещал переговорить с тренером секции, поручившись за ребят. Сперва он решил побеседовать с Зикеном, “оправить ему мозги”, но не дождался его и пришел в горотдел, чтобы поговорить с майором, как ему дальше быть.

Все это лейтенант Габибулин рассказал подробно. Я поначалу слушал его, что называется, вполуха. Однако стоило ему заговорить о Зикене, как я насторожился. Что-то слишком часто произносит. ся это имя…

Габибулин, побеседовав с Сенюшкиным, ушел А тот встал и уставился на меня так, будто впервые увидел. В этот момент он мне напомнил артиста Горюнова Такой же толстый, как “Карасик”, и такие же добрые, детские глаза.

— Виктор, — тихо сказал Михаил, — слушай сюда… А ведь тринадцатого был девятый день…

Сначала я не понял, а потом меня словно электрическим током ударило. По старому, церковному обычаю поминки бывают после похорон, на девятый день и на сороковой после смерти. Клычев погиб в ночь с четвертого на пятое июня, то есть пятого. Выходит, тринадцатое июня как раз и было девятым днем. “…Давай, Зикен, помянем душу раба божьего…” Это сказал пьяный молодой человек, ни в бога, ни в черта не верящий А те, кто после похорон пьет, они разве верят? По привычке, по традиции. Как пасху или масленицу празднуют. Одним словом, был бы предлог… Но у этого молодого человека, приятеля Зикена, получается, предлог-то был — девятый день. Чью же душу хотел он помянуть? И почему испугался Зикен? Почему он бросился с кулаками на своего приятеля? Почему?..

— Как насчет почтового “Москвича”’ — спросил я, вроде бы и не реагируя на слова Михаила.

Однако мы довольно долго сидели с ним рядом в одной комнате и научились понимать друг друга с полуслова И теперь понимали, хотя и не встречались три года.

— Скоро лейтенант Гришаков должен вернуться. Я его послал.

Мы сидели молча и ждали лейтенанта Гришакова Он пришел, когда мы, кажется, уже перестали надеяться.

— Вас только за смертью посылать! — проворчал Сенюшкин. — Понял?

— Понял, — улыбнулся Гришаков. — Все узнал, товарищ майор.

— А если узнал, то говори…

— Почтовый фургон “Москвич-402” Номер КС–41–27. Водитель — Дмитрий Угаров. Он мне пожаловался, что плохо работает тормоз. Сменщик уволился в мае.

— Кто был сменщиком?

— Сейчас скажу…

Он долго мусолил свою затертую записную книжку, отыскивая нужную запись. Я машинально щелкал зажигалкой. Весело вспыхивало и гасло маленькое пламя.

— Вот, нашел… Зикен Бейсеев.

Мы с Михаилом не шелохнулись.

— Вы свободны, Гришаков, — махнул он рукой.

— Миша, кто у тебя самый шустрый в отделе? — спросил я, когда мы остались одни.

— Самый шустрый сейчас у меня в отделе — это ты, — усмехнулся Сенюшкин. — А если обычно, то младший лейтенант Филипок.

— Хорошая фамилия, — заметил я. — С такой только и шустрить. Значит, так, Михаил Кузьмич, смотрим за Зикеном и Угаровым И устанавливаем приятеля Зикена, того, из парка. Как?

— Организую, — кивнул он, — в лучшем виде.

Новые заботы не зачеркивали старых; я постоянно думал о загадочном “Симакове”. И незаметно возникла мысль: а нет ли связи между его звонками Барманкулову и Клычеву и теми молодыми людьми, которые на девятый день после смерти Клычева пошли в парк пить водку?.. Минул еще день.

10

— Мендыгуль? Здравствуйте! Кто говорит? Как вам сказать, кто говорит… Так и сказать? Говорит Шигарев, ну, тот товарищ, которому вы по поручению товарища Шарипова М.X., помогли… Вспомнили? Слава богу!.. Мендыгуль, а как был воспринят благодарной публикой Владимир Владимирович Маяковский? Здорово? Я был уверен. Знаете, Мендыгуль, я вдруг представил вас на сцене, вы, по-моему, очень хорошо на ней смотритесь… Вы одна на всей сцене, и луч прожектора сопровождает каждый ваш шаг… Так не было? Ну и зря… Послушайте, Мендыгуль, у меня к вам просьба. Мне необходимо сегодня увидеться с вами вечером. Я вам все объясню при встрече… Спасибо, Мендыгуль. Еще просьба. У вас есть подруга? Отлично! Вы не станете возражать, если мы встретимся вчетвером’ Вы, ваша подруга, мой товарищ и я… Куда пойдем? А куда вы хотите пойти? Вам все равно? Мне тоже Поэтому мы встретимся около вашей работы, скажем, в семь вечера, а на месте обсудим маршрут. Устраивает? Договорились. До свидания, Мендыгуль.

— Ну ты и бабник! — восхищенно воскликнул Сенюшкин, когда я положил трубку. — Я всегда говорил, что ты бабник. Почему до сих пор на тебя ни одного дела по ’“аморалке” не было, удивляюсь!..

— И сам удивляюсь, — поддакнул я. — Никаких новостей?

— Есть новости! — сказал Михаил. — Угарова нужно вычеркнуть В ночь с четвертого на пятое он был дома.

— Ясно. Что с Зикеном и его дружком?

— Второго еще не установили. Зикен — трезвый. Сегодня и вчера весь день дома. И к нему никто не приходил.

— Удалось выяснить, ночевал ли Зикен в ту ночь дома?

— Мать не знает, потому что всю неделю работала в ночь.

— Где она работает?

— На элеваторе. В охране. Ну, а братья Зикена спали.

— Ладно, посмотрим, как дальше пойдет. Парня этого надо искать, приятеля Зикена…

— Найдем, куда он денется!

— А ты, Михаил Кузьмич, наверное, ждешь не дождешься, когда я умотаю от вас?

— Еще бы!..

…В ресторане “Весна” играл оркестр. Последний раз я был в ресторане лет пять назад.