Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств - [106]

— Да, сударь, — сказал он, тяжело переводя дыхание и совсем другим, матовым голосом, исходившим как бы из более мягкой сферы его души. — Она была добра… добра и ко мне, была очень благодарна за то, что я ее спас от нищеты… и я знал, что она была благодарна., но… я… хотел это слышать… опять и опять… Мне было приятно слышать эту благодарность… сударь, это было так бесконечно приятно ощущать… ощущать, что я хороший человек… когда… когда ведь я знал, что я человек плохой… Я отдал бы все свои деньги за то, чтобы это постоянно слышать… А она была очень горда и все сильнее упиралась, замечая, что я требовал этой благодарности… Поэтому… Только поэтому, сударь, заставлял я ее всегда просить… Никогда не давал добровольно, мне приятно было, что из-за каждого платья, из-за каждой ленты ей приходилось подходить и выпрашивать… Три года я так ее мучил, и все сильнее… Но я это делал, сударь, только потому, что любил ее… Мне нравилась ее гордость, и все же всегда хотелось ее усмирять… Я был помешанным человеком… и когда она чего-нибудь желала, я сердился… Но это было, сударь, притворством… для меня была блаженством каждая возможность ее унижать, потому что я совсем не знал, как любил ее…

Опять он запнулся. Шел он, сильно пошатываясь. Обо мне, по-видимому, совсем забыл. Говорил машинально, как во сне, и голос у него становился все громче.

— Это… это я узнал тогда лишь, когда… в этот проклятый день… отказал ей в деньгах для ее матери, в совсем ничтожной сумме… то есть я уже приготовил их, но хотел, чтобы она пришла еще раз… еще раз попросила… Да, что я сказал?., да, тогда я это понял, когда вернулся домой, а ее не было, только записка на столе… «Оставайся при своих проклятых деньгах, мне больше ничего не надо от тебя» — вот что было написано, больше ничего… Сударь, я три дня, три ночи безумствовал. Велел обыскать лес и реку, заплатил уйму денег полиции… бегал по всем соседям, но они только смеялись и глумились… Никаких следов не удалось найти, никаких… Наконец, один сказал мне, из соседней деревни… что видел ее… на вокзале с каким-то солдатом… она уехала в Берлин… в тот же день и я туда поехал… бросил свою службу… потерял много денег… меня обокрали, мои работники, мой управляющий, все, все… Но, клянусь вам, сударь, я был к этому равнодушен… Я провел неделю в Берлине, прежде чем разыскал ее в этом людском водовороте… и пошел к ней…

Он тяжело дышал.

— Сударь, клянусь вам… ни одного сурового слова не сказал я ей… я плакал… стоял на коленях… предлагал ей деньги… все свое состояние и право распоряжаться им, потому что тогда я это уже знал, я не могу жить без нее. Я люблю каждый волос ее… ее рот… ее тело, все, все… и ведь это я, один я столкнул ее… Она побледнела, как смерть, когда я неожиданно вошел… я подкупил ее хозяйку, сводню, гадкую, низкую женщину… она была, как мел, бледна… Выслушала меня. Сударь, мне кажется, она была… да, она была почти рада, что видит меня… Но когда я заговорил о деньгах… а ведь сделал я это только для того, чтобы показать ей, что больше не думаю о них… то она плюнула… и потом… так как я все еще не хотел уходить… позвала своего любовника, они надо мной глумились… Но я, сударь, продолжал туда ходить каждый день. Жильцы того дома рассказывали мне все, я узнал, что этот негодяй ее бросил и что она находится в нужде, и тогда я пошел еще раз к ней… еще раз, сударь, но она набросилась на меня и разорвала деньги, которые я украдкой положил на стол, а когда я все-таки опять пришел, она исчезла… Чего только ни предпринимал я, сударь, чтобы отыскать ее снова! В течение года, клянусь вам, я не жил, только искал, содержал агентов, пока не узнал, наконец, что она за морем, в Аргентине… в одном… в одном дурном доме…

Он запнулся на мгновение. Последние слова были словно хрипом. И темнее сделался голос.

— Я очень испугался… сперва… но потом сообразил, что по моей, только по моей вине она до этого дошла… И я подумал, как сильно должна она, бедная, страдать… Ибо горда она прежде всего… Я пошел к своему поверенному, тот написал в консульство и послал деньги… не указав, от кого… лишь бы только она вернулась. Мне телеграфировали, что все удалось… я знал корабль… и поджидал его в Амстердаме… Приехал за три дня, так я горел от нетерпения… Наконец, он прибыл; я испытал блаженство, едва лишь дымок парохода показался на горизонте, и думал, что у меня не хватит сил дождаться, пока он причалит, так медленно, медленно, и потом пассажиры начали спускаться по сходням, и наконец, она, она… Я ее не сразу узнал… Она была другая… накрашенная… и уже такая… такая, какой вы ее видели… И когда она меня заметила, то побледнела… Два матроса должны были ее поддержать, иначе она упала бы в воду… Чуть только она ступила на берег, я подошел к ней… Я не говорил ничего… Горло было сжато… Она тоже ничего не говорила… и не смотрела на меня… Носильщик пошел вперед с багажом, мы шли и шли… Вдруг она остановилась и сказала… Сударь, как она это сказала… так мучительно больно мне сделалось, так печально это прозвучало… «Ты все еще согласен быть моим мужем? Еще и теперь?»… Я взял ее руку… Она вздрогнула, но не сказала ничего. Но я чувствовал, что теперь все опять заглажено… Сударь, как счастлив я был! Я плясал вокруг нее, как ребенок, когда мы вошли в комнату, я упал к ее ногам… Говорил глупости, должно быть… потому что она улыбалась сквозь слезы и ласкала меня… очень робко, разумеется… но, сударь… каким это было для меня блаженством… сердце мое таяло… Я стал бегать по лестницам вверх, вниз, заказал обед в гостинице… по случаю нашего примирения… помог ей одеться… и мы сошли в ресторан, ели и пили, и были веселы… О, как она веселилась, точно ребенок, какой была сердечной и доброй, и она говорила о нашем доме… и как мы теперь опять заживем… Тут…