Центр тяжести - [57]

Я попыталась высвободиться, но он сдавил еще сильнее – на этот раз так сильно, что у меня выступили слезы.

И здесь, наверно, мне стоило бы начать орать и отбиваться, но – меня как будто парализовало.

Пфффф, давай перерыв сделаем, а?

* * *

Работает?

Давай я так начну: самый распространенный вопрос, который обычно слышат жертвы насилия (физического, сексуального, любого): неужели ты не понимала, к чему все идет?

Ответ: нет. В этом весь кошмар насилия сильного над слабым – его невозможно предсказать. Оно происходит внезапно, как аневризма. Вот человек стоит на улице, ждет, пока светофор переключится на зеленый – бах! – и в мозгу у него тромб забивает артерию, – и вот бедняга уже падает прямо на асфальт, бьется затылком о бордюр. Его хватил удар. Он мертв.

С насилием точно так же. Вы ошибаетесь, если думаете, что к насилию склонны только преступники и/или психопаты и что насильника видно за километр, и если ты не разглядела этого и подпустила его к себе слишком близко – проблема в тебе.

В 1966 году американские психологи Мелвин Лернер и Кэролайн Симмонс провели эксперимент. Суть простая: семьдесят две студентки наблюдали за тем, как их однокурсница выполняет тест. За каждый неверный ответ девушку били током. Студентки, разумеется, сочувствовали ей, но лишь сначала. Прошло немного времени, и их сочувствие сменилось обвинениями – ближе к концу теста студентки были уверены, что жертва заслужила удары – плохо готовилась.

Лернер и Симмонс объяснили такое поведение верой людей в справедливость мира: мы подсознательно верим, что все происходящее с человеком – результат поступков. За хорошие дела мир награждает нас, за плохие – карает.

Звучит неплохо, но есть одно но: эта вера – ошибка. Когнитивная ловушка.

Мы склонны искать оправдание тем вещам, на которые не можем повлиять. Среди таких вещей – насилие.

Если тебя бьют током во время теста – сама виновата, плохо готовилась.

Если тебя избили и ограбили по пути домой – сама виновата, зачем так поздно шляешься по темным переулкам?

Если тебя изнасиловали – сама виновата и не говори, что не понимала, к чему все идет.

Мы подсознательно верим в справедливость мира и потому закрываем глаза на то, что способно поколебать, подточить эту нашу веру. Плевать на людей, вера важнее.

Когда меня изнасиловали, мне было пятнадцать.

Они сделали это вдвоем, потом прогрели машину и отвезли меня домой.

Как ни в чем не бывало. Словно так и надо.

Мне было пятнадцать, и на уроке биологии к тому моменту мы уже проходили репродуктивную систему человека. Но там, в новогоднюю ночь, в гараже, я до последнего момента не понимала, что происходит.

Рома втащил меня в гараж, открыл дверь автомобиля и бросил на заднее сиденье, лицом вниз. К тому моменту я, кажется, даже перестала протестовать – застывшая, как олень в свете фар. Он стягивал с меня джинсы и грязно ругался оттого, что на мне так много одежды и что ее так сложно снять:

– Сорок одежек, блядь! Чего уставился? Иди, помоги, руки ей держи.

Антон схватил меня за запястья, и только тут я вспомнила о нем – он тоже здесь, смотрит на все это. Хотела повернуться, посмотреть ему в лицо, но не могла пошевелиться – сейчас уже не помню, то ли меня вжали лицом в сиденье, чтоб не кричала, то ли сама вжалась от страха.

Они вдвоем кряхтели надо мной, ругались – раздраженные и даже, кажется, разочарованные.

– Чего так долго?

– Да иди ты! Она сухая вся! Еще и холод собачий! Отличная, блядь, идея – в гараже на морозе!

– Тихо, тихо, не дави так. Не надо синяков, слышишь? Мы же не звери какие. Нежнее давай, во-о-от. Не наседай, и оно само пойдет.

Их голоса – там, сверху, сдавленные и напряженные, – я слышала их словно издалека, как будто голоса хирургов сквозь анестезию.

[неразборчиво]

Плохо.

Знаешь, ведь до пятнадцати лет я тянулась к большим и сильным людям – от них веяло безопасностью и покоем. Я любила больших людей, мне казалось, я могу спрятаться в их тени, они защитят меня. А потом, после этого я стала избегать их, общалась только с теми, кто был равен мне по весу, с теми, кого в случае внезапной агрессии смогу одолеть. Это дико и странно, и я сама не сразу заметила эту свою новую привычку…

Слушай, давай сделаем перерыв, а?

* * *

Когда все закончилось, они помогли мне одеться. Голоса их смягчились – они больше не были раздражены, не злились на меня и друг на друга, не рычали, не шипели. Словно превратились обратно в людей.

– Вот и машина прогрелась! Поехали кататься!

И мы поехали. Я сидела на заднем сиденье, все еще в шоке, в анабиозе. Они разговаривали – друг с другом и со мной – травили анекдоты. И самое страшное было в том, что в этом их беззаботном тоне не было никакого притворства – они действительно весело проводили время. Так весело, что я и сама чуть не поверила в то, что выдумала всю эту мерзость с возней и скользкими прикосновениями там, внизу, на заднем сиденье. Мы встретились с какими-то их друзьями, они курили, смеялись, пытались угостить меня шампанским. Рома нежно обнимал меня, спрашивал: «Что, замерзла? Иди сюда, сейчас согрею тебя» – и прижимал к себе.

Не знаю, как я реагировала, не помню, как дожила до утра и о чем думала. Помню лишь, что болела голова, словно с похмелья (хотя похмелья я тогда еще не знала).