Цена вопроса. Том 1 - [57]

– Кремень ты, Костя, – сказал он, слабо улыбнувшись. – Ничем тебя не проймешь. Значит, не договоримся? Точно? Уверен?

– Уверен, – кивнул полковник.

– А если я предложу компромисс?

– Для переговоров я всегда открыт.

– Три дня, Костя. Дай мне три дня. И своему капитану Дзюбе дай три дня. Если через три дня дело не сдвинется и шансы по-прежнему будут близки к нулю, я сдамся. Но в течение этих трех дней ты должен действительно поддерживать меня. От тебя требуется только одно: не спорить со мной и не говорить, что я не прав. Я всегда ценил и продолжаю ценить твою честность, но сейчас прошу: на три дня засунь ее себе в задницу и не вытаскивай.

– Хорошо, – согласился Большаков. – Поскольку вы говорили о компромиссе, то это подразумевает не только ваши условия, но и мои тоже. Я принимаю срок в три дня. Через три дня вы ложитесь в больницу. Но не в том случае, если шансы будут по-прежнему близки к нулю, а в любом. В абсолютно любом случае. Даже если шансы вдруг резко вырастут. Даже если станет понятно, что мы нашли Пескова и через два часа его возьмем. Вы все равно пойдете на операцию. И вы прямо сейчас, при мне, позвоните вашему врачу и скажете, что во вторник утром вы будете готовы к госпитализации. Вы – генерал-лейтенант, большой начальник, вас госпитализируют по первому требованию и все документы оформят за пять минут.

Ах, Костя! Рукавица ежовая, хватка мертвая. Берет за горло сразу и продохнуть не дает.

– Что, вот прямо сейчас и звонить? – недоверчиво переспросил генерал. – Ты на часы посмотри, время-то уже…

– Ничего, – невозмутимо откликнулся Большаков, – вам позволено, вы генерал и большой начальник, а хирург у вас из нашей ведомственной поликлиники, а не из частной лавочки. Звоните, Валерий Олегович, звоните. При мне, чтобы я слышал. Это мое первое требование в рамках движения к компромиссу.

– Первое? Стало быть, не единственное?

– Не единственное. Есть и второе.

– Какое же?

– Вы сказали, что если ситуация не сдвинется с места в течение трех дней, то вы сдадитесь. Я правильно услышал?

– Ну да, – кивнул Шарков. – Вроде я именно так и сказал. Во всяком случае, я совершенно точно так думал в тот момент. А в чем дело?

– Так вот, мое второе условие: вы никогда не будете говорить, что вы сдадитесь. И не будете так думать. Если человек принимает решение бороться за собственную жизнь, это не может означать, что он сдался. Это означает, что он борется.

Валерий Олегович только головой качнул в знак согласия и взялся за телефон.

Дзюба

К половине четвертого утра Роман понял, что выдохся окончательно. Почти десять часов он просидел на диване с компьютером на коленях, читая переданные Аркадием Михайловичем материалы. Картина вырисовывалась удручающая… Нужно оторваться от текстов, сделать перерыв и попытаться обдумать и хотя бы в первом приближении систематизировать прочитанное.

Он снял с колен ноутбук и принялся оглядывать комнату. Ему с первой же минуты понравилась эта квартирка, такая несовременная, даже старомодная, напоминающая детство, бабушек и дедушек, увешанные фотографиями стены в их комнатах, громоздкие резные буфеты и очаровательные этажерки. Хорошо здесь, уютно, спокойно. Анна тоже не спит, сидит за своим компьютером, что-то пишет. Интересно, она не спит из-за него или всегда работает по ночам? Роман прикрыл глаза и легонько улыбнулся, вспомнив, как накануне периодически напоминал Анне о том, что она должна называть его каким-нибудь ласковым именем.

– Нужно тренироваться, чтобы на людях выглядеть достоверно, – говорил он.

Анна смущалась, отводила глаза и отвечала, что ей неловко, она к такому не привыкла, ей трудно приспособиться и пусть он разрешит ей называть его просто Романом.

– Ага, еще и по отчеству, – сердился Дзюба. – Ну как это будет звучать, если я называю тебя Мышонком, а ты меня – Романом? Это ж курам на смех! Адекватный человек моментально почует подвох.

– А почему ты назвал меня Мышонком?

Кошачьи глаза недобро сузились и смотрели с подозрением.

– Я под этим прозвищем уже тебя засветил, когда был в Тавридине. Ну извини, если тебе не нравится, я же тебя еще не знал, а какое-то имя нужно было выдать тем, кому интересно. Теперь ничего не поменяешь, поздняк метаться. А что, тебе неприятно, если я называю тебя Мышонком?

Подозрительность из глаз Анны ушла, ему на смену пришло какое-то другое выражение, которое Дзюба не смог идентифицировать.

– Пусть будет Мышонок. Спасибо, что не Лисенок.

– Почему?

– Да ну… – она махнула рукой. – Все эти козлы, с которыми я встречалась, называли меня Лисенком. Они во мне вообще ничего не замечали, кроме формы глаз и цвета волос. Вот веришь – все как один! Как будто у них на всех был единственный комплект мозгов, и они им по очереди пользовались. Убогие.

«Значит, для нее «козлы» – все мужики, а не конкретно квартирант», – сделал вывод Роман.

Он постарался отвлечься от прочитанных материалов, чтобы потом вернуться к ним со свежим взглядом, и начал вспоминать минувший вечер. Вот Анна отправляется на кухню, готовит еду, потом уходит с подносом – несет ужин квартиранту, Роман открывает ей дверь… Вот они сами ужинают на маленькой кухоньке… Вкусно было? Он не помнит, он был так голоден, что съел бы что угодно. Вот Анна, смешно сдвинув брови, негромко вслух перебирает и словно пробует на язык разные имена, которыми можно было бы называть Дзюбу: он предложил ей довольно широкий выбор. Рома, Ромка, Ромчик, Ромик, Рыжик и даже Ромашка… Ей ничего не нравится.