Цена счастья - [31]

Дина была одета менее вызывающе. Она напялила изрядно поношенное темно-красное пальто, более современное, нежели бульварный наряд Мегги, и, хотя девочка не устояла перед соблазном и надела украшенные серебряным узором и выбивающиеся из стиля туфельки на высоких каблуках, ее матросский синий берет и дешевая сумочка, перекинутая через плечо, невольно произвели трогательное впечатление.

Вскоре после торжественного выхода шалуньи не выдержали и разразились веселым смехом.

— Мы пришли к вам с визитом, — чопорно объявила Мегги.

— Надеемся, нас пригласят к чаю? — подыграла Дина. И они снова залились неудержимым смехом.

— О боже! — воскликнула мисс Пиннер. Ее глаза лихорадочно забегали, наблюдая за тем, какой эффект произведет непредвиденный маскарад на ее господ.

Эмма подбежала к близнецам.

— Мы счастливы пригласить вас к столу, прекрасные молодые леди. — Эмме не хотелось разрушать найденный детьми тон. — Хотя, по правде говоря, мадам, в такую погоду — зеленое шелковое платье… оно не совсем уместно, вы не находите? Ваша сестра проявила больше здравого смысла: она, по крайней мере, надела пальто.

Эмма замолчала, увидев, как вдруг посерьезнели мужчины. Они совсем не забавлялись. Нет. Выражение лица Барнаби стало непроницаемым; Руперт был изумлен; Дадли откровенно негодовал. Он вскочил из-за стола и указал детям на дверь.

— Убирайтесь сейчас же и прекратите этот балаган!!

Девочки приумолкли. Они обескуражено смотрели на Дадли. Мегги недоумевала:

— Но мы просто хотели всех повеселить. Это тряпье попалось нам на чердаке. — Губы девочки задрожали — Мисс Пиннер нам разрешила…

Луиза, потерявшая дар речи, слабым жестом выразила свое порицание.

Дадли рьяно защищал гувернантку:

— Мисс Пиннер не разрешала вам делать ничего подобного. Она позволила вам поиграть на чердаке, а не выряжаться в грязную и непристойную одежду. Сейчас же снимите эту гадость!

Руперт вдруг разразился деланным смехом, словно его осенила какая-то забавная мысль.

Барнаби спокойно поддержал возмущенного Дадли.

— Дядя прав. Девочки, будьте добры, сбегайте к себе и переоденьтесь к чаю. Повеселились — и Довольно. — Но его брови были плотно сдвинуты, выражая чувства, неизвестные Эмме.

Луиза опомнилась и усердно принялась выталкивать расстроенных детей из комнаты. Дадли обмяк и покраснел, осознав, что погорячился и всем испортил настроение.

— Это было откровенное издевательство над человеческим достоинством, — Дадли все еще не мог успокоиться. — Извини, если я был слишком резок, Барнаби.

— Чего я никак не могу понять, — размышлял отец близнецов, — так это откуда взялись эти тряпки, из портовых кабаков, что ли? Правда, туалет Дины был вполне безобидным; но то, что напялила на себя Мегги! Это вульгарное платье не могло принадлежать нашей матери; не могу себе представить нашу бабушку в такой низкопробной одежде, даже если она и отвечает моде того времени. Мне кажется, эти умопомрачительные платья носили в двадцатых годах.

— Довольно загадочное обстоятельство, не так ли? — заметил Руперт, теребя усы.

Дадли смущенно усмехнулся:

— Я очень давно собираюсь навести порядок на чердаке. Там накопилось слишком много барахла. Никто уже и не помнит, откуда оно взялось.

Погорячившийся затворник понемногу приходил в себя. Эмма поняла, что он подвержен неожиданным вспышкам гнева, и это было неудивительно, поскольку робкий от природы Дадли сдерживал свои порывы, но до поры до времени: наступал критический момент — и все накопившееся в душе выплескивалось наружу. Она припомнила, что в день их приезда он приказал девочкам надеть джинсы, чтобы они походили на мальчишек. Очевидно, у него была своеобразная аллергия к женской одежде, особенно к изысканным туалетам. От странного недуга его могла бы исцелить только Луиза: ее бесцветные наряды вряд ли покоробят извращенный вкус Дадли.

Эмме было жаль, что наивная детская забава завершилась чуть ли не семейным скандалом. Девочки были далеки от золотой середины. Либо ими овладевало неистовое возбуждение, либо они хандрили: во время чаепития у них было унылое настроение: однако когда дети поднялись в ванную, начался новый приступ буйства, неосознанного протеста.

Эмма, которую больше пугали слезливость беспомощной Луизы и ее ночные приключения, чем детские шалости, пусть дикие, решила навестить гувернантку; в коридоре она увидела валявшуюся на полу злополучную одежду: некогда нарядное зеленое шелковое платье, выцветшую грязную вульгарную шляпку с пером, жалкое темно-красное пальто и синий берет. Повинуясь безотчетной мысли, Эмма схватила с собой всю эту одежду и поднялась на чердак. Где разыскали ее дети и не было ли в заброшенной «мансарде» других любопытных реликвий, напоминающих о прошлом Кортов?

На чердаке было темно, проводка давно пришла в упадок. На подоконнике валялся огарок свечи, и Эмма зажгла его. Колеблющееся пламя еле освещало ящики и сундуки, перевернутые кверху ножками столы и стулья, покрытые пылью картины. Один из сундуков, самый большой, стоял открытым; доносился запах старой поношенной одежды.

Так вот откуда девочки извлекли свою богатую добычу! Эмма с любопытством смотрела на скомканный ворох материи из шелков и бархата всех цветов радуги; в сундуке хранились и слежавшиеся перья и изношенные туфельки на высоких каблуках. «Ранние двадцатые», — определила Эмма, осторожно достав из сундука черное бархатное платье и изучая его фасон. Если она права, то вещи, должно быть, принадлежали матери Кортов. Но если верить рассказам братьев, миссис Корт была скромной и тихой изящной женщиной. Ее легко вообразить в платьях серых или золотисто-коричневых тонов. Но при самом игривом воображении мать Барнаби невозможно было представить облаченной в эти крикливые, уродливые наряды. Тогда откуда…