Цена счастья - [29]

Возмущенный Дадли воззрился на брата; его голубые глаза сверкали, щеки стали багровыми. Но затем, словно подавленный обрушившейся на него яростью, он опустил веки. Его одутловатое лицо приняло обычное робкое выражение, и он взмолился:

— Простите меня за эту непристойную вспышку! Но вы же знаете, что я прав.

— То, что ты сказал, бесспорно, — смиренно ответил Барнаби. — Я не собираюсь этого отрицать и признаю долю своей вины.

Дадли с чувством похлопал брата по плечу.

— Твоя вина, старина, состоит только в том, что в жены выбрал не ту женщину. Но может быть, сейчас ты сделал правильный выбор. — Его взгляд застенчиво скользнул по стройной фигуре Эммы. — Судьба подарила тебе Эмму и… Луизу. Мисс Пиннер попросила, чтобы я ее так называл. — Теперь Дадли покраснел до корней волос. — На бедную девушку навалилось все сразу. На твоем месте я дал бы ей время, и вот попомни мое слово — она еще проявит себя!

— Хорошо, — согласился Барнаби. — Но пока приводить в чувство расходившихся детей выпало на мою долю.

И он смело направился в самый центр бури. Дадли, словно извиняясь, сказал Эмме:

— Знаете, у нее есть собачка. Все, что у нее есть, — это маленькая собачка.

Глава 9

Впереди был долгий вечер. Эмма, осматривая утром дом, обнаружила, что второй пролет лестницы ведет на чердак с низкими потолками, состоящий из двух отсеков, наполненных ненужным хламом; тут были детские игрушки, например старый конь-качалка, деревянная колыбель, многочисленные сундуки и коробки со всякой всячиной. Эмма подумала: почему бы девочкам не поиграть на чердаке? Снова зарядил дождь, который опутал плотной сетью поля и деревья и принес с собой ранние сумерки. Глаза Луизы до сих пор были на мокром месте, она то и дело ощущала себя несправедливо униженной; дети, приведенные в чувство неумолимым отцом, глядели на всех исподлобья.

Однако любопытные девчонки с воодушевлением откликались на заманчивое предложение Эммы поиграть на чердаке; они взбежали по лестнице и принялись исследовать полутемные пыльные закоулки.

— До сих пор никто не разрешал нам сюда подниматься, — сказала Мегги. — Во что будем играть, Дина? Смотри, конь! Давай играть в войну?

— Нет, — отказалась Дина. — Я хочу поиграть с той старой колыбелью. Видишь, она деревянная. И качается. Только она закрыта. Может, там внутри спрятан ребенок?

— Ты имеешь в виду ребенка, задохнувшегося при рождении? — спросила бесстрашная выдумщица Мегги. — Давай посмотрим. Ах нет. Тут только одежда. Дина, давай ты будешь ребенок, а я твоя мама; сейчас я тебя убаюкаю.

— Давай, — согласилась Дина; ее лицо порозовело и засветилось от предстоявшего удовольствия.

Эмма поманила к себе Луизу:

— На моей памяти они впервые ведут себя как обыкновенные дети. Час-другой с ними все будет хорошо. Давайте спустимся вниз и посидим у огня. Вы, должно быть, устали.

— По правде сказать, да. Эта сцена перед обедом… мне очень стыдно. Мистер Корт может подумать, что я не справляюсь со своими обязанностями, что дети меня ни в грош не ставят.

— Они должны к вам привыкнуть, — после небольшой паузы неуверенно произнесла Эмма.

— Да. Я это понимаю. — К Луизе стремительно возвращалась надежда добиться успеха в роли воспитательницы и стать незаменимым человеком в доме. Она последовала за Эммой в гостиную, где весело потрескивал огонь в камине, села в кресло и защебетала: — Вы все так добры ко мне; если, с божьей помощью, мне удастся справиться с детьми, пребывание в Кортландсе превратится для меня в райское наслаждение. Если позволите, я скажу, что ваш муж прелесть! Знаете, когда я была расстроена перед обедом, он потрепал меня по плечу и поцеловал! — Кровь прилила к щекам Луизы, и гувернантка причмокнула от удовольствия. — Ах, я понимаю, он просто хотел меня утешить, миссис Корт, но согласитесь: он имеет особый подход к женщинам.

— Что верно, то верно, — подтвердила Эмма и задумалась. Интересно, какого рода поцелуями одаривал ее муж Сильвию? Несомненно, Барнаби шел по жизни, довольствуясь необременительными связями с женщинами. Чаще всего они его забавляли; иногда, если его избранница проявляла чрезмерную настойчивость, вызывали сарказм. Угрызения совести не терзали безмятежного донжуана.

— Руперт тоже очень мил. Но Дадли, — глаза Луизы мечтательно затуманились, — он совсем другой. Не такой красивый или веселый, но по-своему совершенно замечательный. Знаете, мне кажется, что какая-то женщина — из породы бессовестных интриганок — однажды испугала его; оттого он такой необщительный. Но мне как раз нравятся робкие мужчины. Я нахожу в них особую прелесть. — Луиза тревожно вскинула веки. — Ах, не подумайте, что я критикую вашего мужа, миссис Корт, но его вряд ли кто-нибудь назовет робким.

— Да, вы правы, — быстро согласилась Эмма. Она уже сожалела о том, что в порыве сострадания прониклась жалостью к этому недалекому ущербному созданию, захотела, чтобы Луиза почувствовала себя в Кортландсе как дома. Она не сразу поняла: наивность гувернантки граничит с недоразвитостью, что, впрочем, не мешало Луизе вынашивать какие-то тайные замыслы.

— Дадли — он попросил, чтобы я его так называла, — продолжала мисс Пиннер, — так вот, Дадли делает вид, что случайно повстречался с нами утром, но я точно знаю: он подстроил встречу. Дадли просто очарован моим интересом к ботанике. Больше того — Дадли объяснил мне, где можно найти мало кому известные виды растений для коллекции, он еще пожелал узнать обо мне буквально все: где живу, из какой семьи и тому подобное. Я рассказала ему, что мой папа умер, когда мне было десять лет, а мама — когда мне исполнилось семнадцать; услышав об этом, он исполнился ко мне искренним сочувствием. Сказал, что понимает, каково это — потерять любимую мать. Я вас, кажется, утомила, миссис Корт?