Цена - [41]
- Потому что я и вправду валютчик, так что это меня не оскорбляет.
- А вот меня оскорбляет, когда пан Станьчак говорит "пилюлькин", - обозвался Брусь.
- Как будто бы при этом вы перестали пилюлькиным быть! – фыркнул Станьчак. – Или же, как будто Клос перестал быть бумагомаракой. А вас, пан старший сержант, оскорбляет слово "мусор"?
- Хоть горшком зовите, - пожал плечами тот, но, может, вы уже перестанете нападать на пана настоятеля?
- Я как раз спрашивал у пана Станьчака, зачем он это делает, - напомнил ювелир.
- Затем, что пан ксендз, пугая нас смертным грехом, не только расходится с истиной, но и снова кощунствует, ибо отрицает всю суть существования собственного Бога, весь Его смысл существования, Его профессию!
- Какую еще профессию?
- Приятель, видно вы часто прогуливали уроки Закона Божьего… Я уже говорил, что профессией этой, смыслом существования Христа является прощение! – сообщил философ.
- Тут пан профессор прав! – кивнул Кржижановский. – Так что теперь мы без всяческих опасений можем принять решение по вопросу пленников Мюллера, и это никак не закроет нам дорогу в Рай!
- Абсолютно не закроет, пан меценас, - подтвердил Станьчак. – В Небесах полно прощенных сволочей.
Кржижановский остолбенел и побледнел, словно человек, которому отвесили шикарнейшую пощечину. Его направленный на философа взгляд был переполнен упреком, словно бы заговорщик обвинял своего партнера в измене. Он не знал, что сказать. Его выручил Седляк.
- Уважаемые господа, по-видимому, мы уже все сказали… У меня уже нет желания участвовать в этой клоунаде и молоть языком понапрасну.
Он встал, отодвигая стул, и практически одновременно с ним поднялся советник Малевич со словами:
- Я иду с вами, пан начальник.
- Какое замечательное единодушие, - зааплодировал Мертель. – А я и не знал, что пан советник тоже "таваришч". При случае красное шило вылезло из мешка!
- А у вас из башки никогда не вылезет патриотическое мыло с повидлом, которое затмевают ваш рассудок, даже не разум! – отлаялся Малевич. – Я не коммунист, даже не социалист или сторонник любых левых, но здесь это не имеет никакого значения. Здесь значение имеет то или иное отношение к договорам с гестапо. Только я не приложу рук к этому не слишком богоугодному делу!... Да, правда, я хотел дискутировать, убеждать коллег, но вижу, что все это бесцельно. Да и мучительно – ведь уже второй час ночи, а мне еще нужно отдохнуть.
Скрипнул третий стул, отодвигаемый от стола – стул врача.
- Меня тоже не убедили, пан адвокат. Простите, пан граф… И прошу нас не уговаривать, что, покидая это собрание, мы обрекаем профессора Стасинку на смерть, поскольку это демагогия!
Четвертым поднялся Брусь и обратился к Кортоню и Мертелю, пронзая второго взглядом, в котором чувствовался вызов:
- Прошу не убеждать нас проявить свои патриотические обязанности, уважаемые предводители вооруженных сил Лехистана! Слова уже не подействуют, а на ваши завуалированные угрозы мне наплевать!
- Ой, какой же вы храбрый, пан магистр! – с мрачной издевкой произнес Кржижановский. – Но, по моему мнению, бегство от ответственности всегда свойственно трусам!... Ну, скажите-ка, господа беглецы – видите ли вы какой-то другой – помимо обмена – шанс на спасение этих четверых?
- По-видимому, такой шанс имеется… - без особой уверенности заявил Малевич.
- Слушаем вас, пан советник, внимательно слушаем.
- Нужно твердо заявить этому Мюллеру, что в игру входит только лишь выкуп четырех заложников, без того, чтобы указывать кого-то иного на их место.
- Капитан Мюллер не согласится на это, - заявил граф. – Он говорил ясно, что без обмена трансакции не будет, равно как не будет никакого договора.
- Он не согласится?... Если он не согласится, тогда восемьдесят тысяч долларов уйдут мимо его носа! Думаете, он не умеет считать? Будто бы он настолько глуп, чтобы махнуть рукой на такие деньги?
- Понятно, что нет! – обрадовался Годлевский. – Мюллер не идиот. От такой добычи ни за что не откажется!
Бартницкий тоже так считал:
- Возможно, что это и не совсем так, как дважды два – четыре, но весьма вероятно.
- Я тоже так считаю! – присоседился Клос. – Мюллер согласится, наверняка согласится!
Перспектива выхода с почетом расслабила лица. Из все большего числа глаз исходило облегчение. Кржижановский был несколько сконфужен, но не протестовал:
- Что же, если вы, господа, так считаете… А вы, пан граф?
- Я подчинюсь всякому решению, которое вы, господа, согласуете – для этого я и пригласил вас к себе домой. Но у меня есть условие – решение должно быть единогласным.
- Это может быть сложно, - обеспокоился Клос.
- Да, но я хочу иметь единогласный вердикт.
- Почему это сложно? – спросил Брусь. – Для данного предложения никаких возражений быть не может, оно наилучшее.
Хануш, соглашаясь, кивнул. Кржижановский обратился к Седляку, единственному диссиденту, который все еще не выразил одобрения.
- А вы, пан начальник? Или подобное предложение чем-то вам не подходит?
- Да нет, идея хорошая… Нужно было с нее и начинать, и мы бы сэкономили кучу нервов и глупых слов, пан меценас.
