Цена - [27]

- Об этом говоришь только ты, сын мой.

- Для вашего сына я уже староват. А говорю исключительно потому, чтобы напомнить пану ксендзу коллегу Пилата… Вы его помните, пан ксендз?

Гаврилко замолк, как будто его ударили по лицу. Снова по залу расползлось неловкое молчание. Его прервал Малевич, обратившийся обвиняющим тоном к Тарловскому:

- Мои поздравления, пан граф. Вы великий охотник!

- Не понял?! – удивился граф.

- Потому что это не дворец, а клетка без выхода, пан граф.

- Пан магистратор, ваша язвительность здесь никак не к месту!

- Моя язвительность намного меньше вашего коварства, а ваше коварство равно коварству Мюллера, пан граф. Только оно приняло иную форму.

- Послушайте, что вы себе позволяете…

- Позволяю говорить, что думаю, а думаю я именно так, поскольку профессор Станьчак только что позволил осознать это, напомнив о римском прокураторе Иудеи, Пилате Понтийском, пан граф…

- Но ведь я рук не умываю, пан Малевич!

- А их здесь никто не может умыть, равно как никто здесь не может ничего сделать такого, что было бы без изъяна. Вы, в коварстве своем, предусмотрели это очень хорошо…

Малевич поглядел на всех присутствующих и громко заявил:

- Осознайте и вы, уважаемые собеседники, что пан граф закрыл нас в такой клетке, где нет хорошей жизни, и из которой нет нормального выхода. Никакого нормального выхода! Любое решение, которое вы примете, будет плохим, ни одно из них не оставит вашей совести в покое!

- Как это, никакое? – удивился Годлевский.

- А вот так – никакое, пан старший сержант. Принять условие Мюллера – это означает сделаться палачом. Или его помощником, что то на то и выходит. Отбросить предложение гестаповца или же уйти отсюда, не принимая участия – это означает, отобрать у четырех человек, которых мы можем выкупить, шанс на спасение жизни. Несомненно, это второе и было бы меньшим злом, ибо никто из нас не должен был бы пилить себя до конца дней своих мыслью, будто бы выдал кого-нибудь в лапы гестаповцам… Но и мысль, что, к примеру, профессор Стасинка, мог быть спасен, если бы мы нашли какое-то разумнон решение – тоже будет висеть огромным бременем на совести…

- Какое еще разумное решение!? – взвизгнул аптекарь. – Да какое тут можно найти разумное решение, черт подери!!!

- Именно это я и хотел услышать из уст пана адвоката Кржижановского, прежде чем сам решусь так поступить, но, говоря честно, сомневаюсь, услышим ли мы что-то, что могло бы стать бальзамом для совести, - ответил на это Малевич. – Сидя здесь, я тоже все время ищу решения, разыскиваю хоть какую-то калитку, но без результата… Невинной девочкой из этого салона выйти нельзя! Если кто-то до сих пор считает, будто такое возможно, пускай избавится от этой иллюзии!

- Господа, - обратился ко всем Клос, - дайте же сказать пану адвокату. Я до сих пор жду, чтобы пан адвокат пояснил, в чем конкретно будет заключаться меньшее зло в данном случае.

Все уставились на Кржижановского. Тот погасил сигарету, освободил с поиощью платка нос от аллергического насморка, которому курение никак не помогало, а только делало хуже, и приступил к делу, но не к конкретной проблеме:

- Господа, я полностью согласен с диагнозом пана советника Малевича - девственницей отсюда уже не выйдешь. Если кто-то считает, что сохранит чистую совесть тем, что откажется принимать участие в дискуссии и принятии решения, или же попросту выйдет, чтобы ничего этого не слышать – то он будет лишь обманывать самого себя!

- Пан адвокат! – рассердился доктор Хануш, - мы должны были услышать не повторение диагноза пана советника, но лишь то, что здесь, по-вашему, является меньшим злом! Я понимаю, что за этим должно последовать конкретное и подробное предложение. Вы скажете его нам, наконец?

- Охотно, пан доктор. Дело очень простое. Так вот… я не должен вам объяснять, поскольку вам и самим это хорошо известно, сколько у нас тут, в Руднике, имеется отбросов общества: воров, бандитов, короче – людей никому не нужных. Вечером можно безопасно прогуляться только по рынку и главным улицам. Все намного хуже, чем до войны. Впрочем, это нормально, ведь война всегда приводит к ослаблению законопослушности и усилению преступности. У меня вопрос к пану старшему сержанту: есть ли в Руднике бандиты, о которых полиции на сто процентов известно, что они ведут преступный образ жизни, но не может их арестовать, поскольку нет свидетелей или каких-то конкретных доказательств?

Годлевский, не колеблясь, признал:

- И не один, пан адвокат! Пара десятков таких найдется!... А самый худший из них – "Бублик"… То есть, Леон Карвовский. Это целая семейка головорезов, поколение за поколением могут зарезать любого, кто им не понравится или если они что против него имеют. В прошлом году на берегу реки девушку зарезал, которая не захотела дать ему по-хорошему…

- Это точно, пан старший сержант?

- Как дважды два – четыре, проше пана! Все об этом знают, но бояться свидетельствовать.

- То есть, вы головой ручаетесь, что это – факт? Этот бандит зарезал девушку?

- Пан адвокат, он и сам об этом по пьянке хвастался!

- И вы это лично слышали?

- Ну, я – нет, а люди слышали.