Цена добра - [34]

О тишина! Листва чуть-чуть колышется, и звезды становятся бледнее, они прячутся от предчувствия рассвета. Все замерло в торжественном покое, и, дымясь, туман стекает по горам. И я торжественно вхожу, как в священный храм, в безмолвие ночное. Луга покрыты тонкой газовой вуалью. Иду одна неспешно. И слышу, как бьются сердца родников, и чувствую дыхание камней. Знакомая с детства тропа ведет сама, как всадника ведет надежный конь. Почему мне так редко удается бывать в горах? Почему благодатная тишина проходит мимо меня? А разве есть лучшее лечение, чем горская тишина, разве не обновляется все тело, когда пройдешься босиком по росистой траве?

О тишина у подножия гор! С детства это было так доступно, обычно, а сейчас стало мечтой. Даже боюсь думать, что я здесь больше никогда не окажусь. Так хочется продлить мгновения, дни, месяцы, годы. Но, наверное, это невозможно. Я слышу, как речка окрикивает речку, как цветы и травы шепчут земле о своей любви, и в этот момент особо жгучим становится аромат каждой травинки и цветка, и я до отказа наполняюсь чем-то воздушным, небесным. Как объяснить, не знаю, но в городе, если даже удастся остаться в одиночестве, воспоминания, как клещами, сжимают сердце: слезами не выплачешь, стоном не выкрикнешь. А тишина у подножия гор дарит в воспоминаниях только доброе, светлое, радостное.

…Неужели я больше не смогу поехать в горы и окутать себя благодатной тишиной? Я чувствую, что это в последний раз, и потому решила вдоволь надышаться, испить до дна эту тишину. Уже лучи скользнули по вершинам, многоголосым пением петушиным аульские дворы оглушены. Над каждой крышей струйкой бирюзовой дым клубится, ягнята блеют, и мычат коровы. О, как горит заря, словно рассвет встает прямо из моей груди…

Возвращаюсь в аул… Я полна до отказа восторгом и светлой печалью. Оглядываюсь, и, как росинки с лепестков, из глаз моих капают слезы. Зачем же я плачу, ведь Аллах дал мне столько лет жизни в этом удивительном мире! Алхамдулилла, велико твое милосердие, Аллах.

Медленно иду обратно в аул по той же тропинке и шепчу:

Эту чудесную тишину на ясном рассвете,

Эту блаженную тишину нарушать не смейте,

Пейте ее синеву, ее золотистую алость,

Но не забывайте, какой ценой она досталась…

Ценою грозы и обвалов, рухнувших скал-великанов,

Ценою с корнями вырванных чинар и платанов,

Всходов, побитых градом, размытых ливнем дорожек,

Разломанных птичьих гнезд, на людские сердца похожих.

Таких бабушек сейчас нет

Так бабушка была жизнелюбива,

Что постоянно в каждой части года

(Год состоит из четырех отрезков,

Друг друга продолжающих времен)

Особенную прелесть находила,

Перед весною к яблоневой ветке

Листочки из зеленого атласа

Обычно пришивала и меж ними

Развешивала грецкие орехи,

И сладкие мучнистые тянучки,

И даже прошлогодние колосья.

 Еще горели утренние звезды,

А бабушка уже будила внучку.

Фазу Алиева

«Неприязнь к бездельникам объясняется не столько тем, что они сами ничего не делают, сколько тем, что очень часто они мешают заниматься своим делом другим».

Э. Севрус

Я редко слышала крик петуха, потому что на рассвете крепко спала, но бабушкин голос звучал, как набат. – Лучше бы моя дочка Апипат рожала сыновей, а не дочерей! Кто на них женится, кому они нужны, сонные мухи? Спят, пока, как золотые струны пандура, начинают играть на оконных стеклах солнечные лучи. Уже ушли отары в горы, стадо пасется на лужайке, я, старая, подоила коров, покормила кур, а они еще спят! Бедная их мама убирает больничные палаты, – не унималась бабушка. – Кто их замуж возьмет? Я бы не хотела, чтобы такие лежебоки невестами зашли в мой дом. Фазу, Нуцалай, Шахсанат, вставайте! Сколько ни говори, до вас не доходят святые слова: «Грех прозевать зарю. Аллах свою благодать раздает вместе с зарею, в каждой росинке написано имя Аллаха!»

Я, сладко зевнув, поворачивалась на другой бок, но слова: «Кто их замуж возьмет?» – доходили до самого сердца. «Неужели не возьмут?» – думала я с тревогой.

Бабушка стягивала с нас одеяло: «Вставайте, ваши ровесницы уже дворы подметают, кизяки собирают, с полными кувшинами возвращаются с родников». Я неохотно вставала, зачастую платье оказывалось надетым наизнанку.

– Газеты и журналы ты наизнанку не читаешь! Аллах, образумь эту бумажную девочку. С веником она в ссоре, с иголкой она в драке; если тесто месит, то оно течет у нее между пальцами, если хинкал поручишь сделать, то из кастрюли выходят такие хинкалы, будто между ними шла трехнедельная война.

Бабушка ворчала, не переставая. Причем ее слова удивительным образом складывались в философскую проповедь. Я сейчас это понимаю, а тогда, конечно же, все, что она говорила, мне казалось не совсем справедливым. «Цена семьи становится известной, когда вырастают дети, – торжественно провозглашала она. – Пока вы дома, мы ваши достоинства преувеличиваем, недостатки замазываем, а в чужом доме все будет наоборот. Правильно предки говорили, что девушки – это камни для чужой стены. Хороший камень украсит стену, плохой будет уродовать».

Бабушка ни на минуту не выпускала нас из виду. Не так постирали, не так подмели, не так заштопали. Женщины все должны уметь делать. Потому что никто не знает, как жизнь сложится. Мы не можем распоряжаться судьбой, судьба распоряжается нами. Вот посмотрите на Сакинат, вышла замуж за хорошего парня, жили, как две слившиеся речки, родила двух детей – и вдруг его не стало. Говорят, что самая примерная мать – та, которая может заменить и отца, если его не станет. Дом она держит, как и при нем: и скот во дворе, и барашки на поляне, детей она приучает к труду, чтобы она ни делала, они рядом, помогают, кто как может. Где надо, она нежная с ними, где надо, и строгая. Она никогда не жалуется, никто не знает, что есть, а чего нет в их доме. Одеты дети чисто и аккуратно, не хуже, чем при отце. Учит их нашим традициям и адатам; как взрослые, они ходят на соболезнования, всегда готовы помочь другим, уважительны.