Цена человека: Заложник чеченской войны - [3]

– Я хотя и не бедный человек, – говорил Салауди, – но в жизни никогда не видел сразу столько денег. Они были пересчитаны при мне. А когда мой помощник спросил, настоящие ли это доллары, один из троих «покупателей» наугад вытащил несколько пятидесятидолларовых купюр и дал мне их проверить.

Пока Салауди рассказывал мне эту историю, я поглядывал на выдвижной ящик и думал, положил ли я трафарет обратно так, как он лежал до моего появления в этом доме…

Было уже за полночь, когда Салауди вновь появился в моей комнате и сказал: «Пора». С ним было двое вооруженных парней. Меня посадили в «Мицубиси-Паджеро» Салауди, а те двое завязали мне глаза мохеровым шарфом. Ехали недолго. Остановились на каких-то холмах, где Салауди сказал, что дальше я поеду на другой машине без него. Прежде чем пересадить, какие-то новые люди меня тщательно обыскали, приговаривая, что если найдут «жучка», пристрелят на месте.

Дальше, как я понял, ехали вчетвером: впереди двое и еще один, весельчак, рядом со мной.

– Вот, – говорил он, – еще один. Сам приехал! Ха-ха-ха! Ну, как, Ильяс, ты чувствуешь себя на миллион долларов?

Признаюсь честно: испугался. Им ведь действительно ничего не мешало взять и оставить меня у себя в качестве еще одного журналиста-заложника. Нефиг, как говорится, делать…

С какого-то момента бандиты замолчали и не произнесли ни единого слова. В общей сложности мы проехали километров десять – пятнадцать. Как минимум половину пути просто плутали, чтобы сбить меня с толку. Я интуитивно понимал это и считал, что это к лучшему: если бы действительно хотели удержать меня, они не стали бы мудрить, а прямиком отвезли бы куда надо.

Остановившись, мы простояли несколько минут. Потом меня грубо взяли под мышку, вывели из машины и быстро повели вперед, через пару десятков шагов завели в дом и резко и неожиданно развязали глаза.

Передо мной на кровати сидели Юра Архипов и Коля Загнойко. Обросшие, истощенные, с ошалевшими и испуганными глазами… Спустя секунду они уже казались растерявшимися больше, чем я. Еще через мгновение в их глазах будто заискрила смутная надежда.

Пробежав глазами, я осмотрел помещение. Мы находились в небольшой комнате с зарешеченным окном. Меня с ними разделяла широкая кровать. Я как-то инстинктивно хотел пожать им руки, но охранник в маске, стоявший почти вплотную ко мне, жестом дал понять, что не надо делать резких движений. Тут я осознал, наконец, что надо действовать, снимать. Полез в сумку за камерой и спрашиваю у безликого охранника с автоматом, сколько у меня времени.

– Две минуты, – отрезал он. На секунду я растерялся совершенно. В следующее мгновение собрался мыслями и, направив камеру на Юру и Колю, нажал на кнопку «rec». Пока ехал к ним, обдумывал с десяток вопросов, но тут успевал только спросить, как они себя чувствуют. Когда они начали говорить, что им ужасно плохо, что здоровье сдает и что они хотят, чтобы их как можно скорее освободили, согласившись на все предъявляемые условия, мне показалось, что ребята отговаривают то, что им велено было говорить. Слова звучали заученно как-то, произносились так, будто ребята боялись запнуться или сказать лишнее. В конце концов, я обратился к человеку в маске:

– А где остальные двое?

– Отдыхают, – ответил он резко, стараясь придать своему голосу неестественные интонации.

Прошло меньше пяти минут, и охранник без предупреждения сказал, что хватит, и дернул меня за руку. Я оборвал видеосъемку на полуслове Коли. Единственное, что я смог сделать наперекор охраннику в маске, это один кадр коллег-заложников на фотоаппарат. Я не успел даже упаковать видеокамеру, как мне опять завязали глаза и сказали, что камеру они вынесут сами.

…Я чувствовал себя убитым. Меня тупо и грубо использовали, чтобы напомнить всем о «товаре» и поторопить с его выкупом. Я не то чтобы раньше этого не понимал, нет, я вполне себе отдавал отчет, что допускают они меня к коллегам не ради нашего свидания, а ради пользы своему делу. Бандиты прекрасно понимали, что я, как репортер и как коллега-журналист, захочу показать их по ТВ и буду призывать всех посодействовать их скорейшему освобождению. А получить свободу эти заложники могут как раз только при удовлетворении бандитских требований… Эта чертова журналистская дилемма не дает мне покоя до сих пор: как освещать подобные события и не потакать злодеям? Спустя годы я попытался раскрыть эту тему в своем фильме «Терроризм как реклама». Увы, у меня нет готового рецепта, который можно было бы применить, к примеру, во время освещения террористических актов: правила в каждом случае складываются свои. Но в целом одно могу сказать определенно: если государство и общество правы, то террористов и бандитов всяких нечего огораживать глухой ширмой и тем самым демонизировать – их надо показывать и раскрывать их жуткое нутро, не робея. Люди должны знать, с кем имеют дело и как противостоять их угрозе морально и идеологически. Тогда и победить их будет проще.

Однако я отвлекся. В тот момент – после того, как я увидел глаза Юры и Коли, – мне стало жутко, жутко и противно. Я ненавидел всех, прежде всего – себя. Меня разрывало от отчаяния и бессилия, я не находил себе места с завязанными глазами в этой нервно плутающей машине.