Цемент - [42]

— Извиняюсь, это ко мне не относится…

— Вот именно к тебе, дорогой товарищ…

…В тот вечер она, Даша, говорила с ним не так, как неделю назад. Неумело и скупо рассказала ему о своем приключении в ущелье. При свете электрической лампочки она казалась молодой девушкой: вся сияля от изумления, а широко открытые глаза смотрели на него доверчиво с улыбкой нежности. А когда рассказала, как она спрыгнула с фаэтона и как повел ее бородатыйдядя на удавку, Глеб вскочил со стула и забегал по комнате. Не страх за Дашу, не злоба на Бадьина, а удивление перед выросшим её духом потрясли его. И одно он глубоко, навсегда почувствовал: с этого часа никогда он не скажет ей грубого слова и не подойдёт к ней ни с обидным допросом, ни с назойливой лаской, он слушал её, вздрагивал и не отрывал от ее лица своих глаз.

— Дашок!.. Ведь это же была верная смерть!.. Я не знаю какое чудо спасло тебя… Ты права, голубка: мы, должно быть, не знаем не только друг друга, но и самих себя…

И во тьме, когда они  лежали врозь (он — на кровати, она — на полу), Даша ласково позвала его:

— Глеб… ты спишь?

— Голубка, Дашенька!.. Разве я могу сейчас спать?..

И она ласково засмеялась, помолчала и вдруг лукаво спросила:

— Ну, а если, предположим, Глеб, я спала тогда с Бадьиным? Что ты на это скажешь?..

Глеб удивился: Даша не ранила его этой жестокой шуткой. Она испытывала его — испытывала в такие минуты, когда невозможно кривить душой, когда он обязательно должен выразить себя или человеком, или зверем. Чувствовал он в тот миг только одно: Даша стала дороже и больше жены, и сердце его волновалось нежностью к ней, как к новому другу, которого он не имел раньше никогда. Ему хотелось плакать от любви к ней и доказать ей какою угодно ценою, что счастье её дороже ему всего на свете.

— Зачем ты мне говоришь это, голубка? Что бы там ни было, а ты для меня сейчас дороже всего…

Даша вздохнула.

— Я не знаю… но что-то новое произошло в моей жизни… как-то по-новому… очень хорошо… чувствую и себя и тебя…

Она помолчала немного, повздыхала, потом заметалась в постели, вскочила на ноги и тихо подошла к его кровати. Он осторожно и нежно обнял ее и, целуя, положил рядом с собою.

Савчук во главе строительных рабочих пришивал шипами рельсы к шпалам. Он взмахивал молотом с неистовством разъяренного трудом человека.

Глеб вскинул кайлу на плечо и стал взбираться в гору, где железнодорожники рубили кусты и вели трассу в камнях: они готовили путь для второй очереди.

— Бей, Савчук, сильней!.. Бей, чтобы скорее запели твои пилы в бондарке…

— Бьем, идоловы души!.. Проложим дорогу и к своим девчатам…

Крепили к шпалам последние рельсы. Канаты лежали змеями па блоках и уползали вниз, в толпы народа.

Красноармейцы, опираясь на винтовки, держали караул в седловине перевала. Над ними и вокруг них густо зеленели кустарники и туя.

Разбитый, с дрожью в конечностях, выбыл из строя Сергей. Он отошел к Меховой и свалился около нее на камни.

— Ну что, милый интеллигент?.. Не правда ли, что не всегда сладки корни коммунистического труда?

И Мехова ласково погладила его по волосам, а он улыбнулся конфузливо и виновато. С носа и подбородка капельками катился пот.

— Я переживаю, Поля, большое волнение. Такие дни — редкие в жизни. Как все огромно, какой размах и какая сила!.. Этим человек растет и делается непобедимым. Давайте посидим, Поля, и помечтаем…

2. Ставка на кровь

За шумом работы сначала не было слышно выстрелов. Красноармейцы суетились на перевале: прятались за грудами камней, перебегали один за другим в седловине и стреляли торопливо, вразнобой.

Лухава взмахивал руками и кричал, срывая голос:

— Товарищи!.. Спокойствие!.. Все — на своих местах!.. Работы не прерывать!.. Не допускать паники!..

Но тысячи людей от вершин до дна уже бежали и вниз, и вправо, и влево, падали и опять бежали. В разных местах кое-кто старался задержать бегущие толпы — поднимали руки, грозили лопатами и кирками.

Глеб вскарабкался на скалу и скомандовал:

— Товарищи коммунисты, ко мне!

Головной отряд рабочих профстроя бросился к Глебу, а за ними в одиночку и группами бежали другие.

— Сто-ой!! Сто-ой!..

Люди неудержимо катились вниз, разбегались в стороны, в кустарники и скалы.

— Вот сволочи… не выдержали…

— Покати-лись… побежали… как крысы… Эх, народ!

— Есть всякий народ: один — вперед, другой — наоборот.

Глеб распоряжался весело и оживленно:

— Бегите, товарищи, вниз!.. Савчук! Даша!.. Успокойте там людей… водворяйте обратно…

Савчук и Даша и еще несколько рабочих, схватившись за руки, чтобы сдержать друг   друга, цепочкой побежали под гору.

А Глеб, приглашая рабочих взмахами руки, покрикивал:

— Товарищи, ко мне!.. За винтовками… на электропередачу!..

И быстро пошел по шпалам вверх, к обелискам. За ним хлынул целый отряд рабочих.

Металлисты и электрики работали спокойно и молча, но в глазах вздрагивала тревога.

Лухава и Сергей раздавали винтовки и патроны, и каждый, получая ружье, не мог сдержать улыбки радости. Все одинаково переживали торжественность и важность момента и со строгими лицами вставляли обоймы и молча отходили в сторону. Только Митька-забойщик, гармонист, с синим бритым черепом, рвался вперед, к Глебу, и орал: