Цемент - [14]

А Глебу было невыносимо: чужая, новая, незнакомая   женщина…

Угрюмо, почти враждебно, он пробормотал:

— Додумаем… Это просто не решается… Как посмотрит бюро губкома…

Даша улыбалась исподлобья, и у нее чуть-чуть вздрагивал подбородок. Она испытующе спрашивала его о чем-то глазами, а он мрачно смотрел в сторону.

III. ОКРУЖКОМ

1. Товарищ Жук, который кроет

Дворец труда громоздился кирпичной казармой в два этажа на набережной, у длинной ажурной эстакады, убегающей черными сваями в бухту. Бетонная стена ломаной лентой улетала в обе стороны от фасада и отрезала набережную от железнодорожной территории. В проломы и разрывы стены видно было, как вытягивались и ветвились железные жилы ржавых и накатанных рельс. Сарайно пластались лабазы вплоть до вокзала, и далеко, на упорах предгорья, древними башнями глядели омшелые вышки элеватора. А он громоздился под горами, как гигантский храм.

По мостовой, вдоль стены, грохотали телеги, и серые массивы пристаней с циклопическими кольцами для причала океанских кораблей, с звенящим, блеском рельсовых путей в мусоре вагонного лома, пустынными мысами и молами резали бухту на каменные кварталы. А вдали, в дыму весенней мглы, гавань играла радужными пленками, и вспыхивали чайками рыбачьи белопарусники. Переваливались дельфины с бычьими спинами, и прыскала серебром на солнце кефаль.

…Тоскующие пристани, голодное море… В каких водах и странах блуждают плененные корабли?..

У Дворца труда перед порталом с высокой пирамидой ступеней был когда-то цветник и росли каштаны. Но теперь цветов уже нет, ограда разрушена и каштаны срублены на топку.

Высоко над крышей, на красных взмахах флага, зажигались и гасли белые ромашки: РСФСР.

Глеб вошел в коридор. Прямо, в зале заседаний, видны были знамена и транспаранты. Накрест тянулся другой коридор — темный и пыльный. Направо помещался окружном, налево — совпроф.

От табачной мути воздух был грязный. И стены были грязные, в пятнах, с расковырянной штукатуркой. Всюду бродили с голодными лицами рабочие, злые и покорные, а между ними шныряли какие-то хлопотливые люди.

Далеко и близко в комнатах рокотали голоса и смех, трещали машинки, щелкали винтовочные затворы — должно быть, в отряде особого назначения.

Глеб пошел по коридору направо.

У стеклянных дверей окружкома стояли два человека. На матовых квадратах стекол их головы вырезались четкими силуэтами. Один — лысый, с турецким носом. Верхняя губа — коротенькая, рот — полуоткрыт в улыбке. Другой — курносый, с маленьким лбом и толстым подбородком.

— Стыд и срам, товарищи дорогие!.. Стыд и срам, и позор!..

Это обличительно говорил курносый.

— Чиновничество заело… бюрократизм…

— Вы ошибаетесь, товарищ Жук. Не это важно… совсем не это… Врагов много, товарищ Жук. Нужен беспощадный террор, иначе республика будет между жизнью и смертью. Вот о чем нужно думать. Я вас понимаю, товарищ Жук, но у Советской власти должен быть крепкий, выверенный аппарат… пусть бюрократический аппарат… но он должен работать наверняка.

— И ты — туда же… Все — туда же… А куда же рабочий класс? Эх, товарищ дорогой, Сережа!.. Нутро болит…

— Теперь только одно, товарищ Жук: работа среди масс. Работа, работа и работа… Массы должны немедленно насытить весь рабочий аппарат республики вплоть до самой верхушки. Крылатая фраза товарища Ленина о кухарке должна быть твердым бытовым фактором. В этом — все… И вы ошибаетесь…

— Эх ты, Сережа!.. Преданный, называется, коммунист, а слепой. Сердца надо побольше рабочему классу, а насчет врагов — черт с ними: крутили и будем крутить.

Глеб узнал в этом курносом обличителе своего давнишнего приятеля токаря Жука с завода «Судосталь». Он, оказывается, и сейчас кричит и жалуется, как три года назад…

Глеб подошел к нему и ударил его по плечу.

— Здорово, друг!.. Кричишь? Обличаешь?.. По-старому?.. Когда перестанешь обличать? Командовать надо, а ты скулишь, курносый.

Жук выпучил глаза от изумления. Он со свистом вдохнул и выдохнул воздух.

— Товарищ дорогой!.. Глеб!.. Шатия!.. Вояка!.. Мать ты моя родная!..

Он кинулся обнимать Глеба.

— Да как же это ты, а?.. Друг!.. Да мы сейчас с тобой всех покроем… Всех на место поставим… Какая тебя планида, а? Сережа, вот тебе — мой самый верный друг… из страды и крови…

Глеб и Сергей потрогались руками, сплелись пальцами осторожно, по-чужому. И в пальцах Сергея почувствовал Глеб мягкость и девичью робость.

У Сергея вились рыжие кудри вокруг лысины, в глазах сияла улыбка. И не поймешь: не то эта улыбка была насмешливой, не то застенчивой.

— Я уже знаю вас, товарищ Чумалов. Видел в прошлый раз, когда вы были на регистрации. О вас ставился вопрос в комитете. Вы пришли кстати. Пройдите к секретарю, товарищ Чумалов. Там заседание, но секретарь распорядился немедленно вызвать вас телефонограммой. Пройдите… Жидкий — фамилия…

— Ну, уж ты сам проводи его, Сережа: тебе с руки. И я пойду с вами — погляжу, как они возьмут его голыми руками…

— Я занят, товарищ Жук. Сейчас — совещание в агитпропе, потом заседание коллегии ОНО, потом — выступление…

— Эх, Сережа!.. Образованный ты человек, а хуже монаха: в великом послушании и смирении…