Цемент - [12]

Даша стояла у лестницы и пристально улыбалась ему навстречу.

— Какой воздух хороший, Глеб, — будто море!.. Весна! Нюрка живет на втором этаже.

И опять пошла на несколько ступеней впереди. И шла, как домой, и была она здесь своя, как дома.

С веранды увидел Глеб детишек, которые рыскали в кустарниках, в чаще чахлых деревьев. Кучками барахтались в земле — рылись жадно, торопливо, по-воровски, с оглядкой. Копают, копают — рвут друг у друга добычу. А вон там, у забора, детишки копошатся в навозе.

Глеб кивнул на ребятишек и, пораженный, уставился на Дашу.

— Ведь они передохнут у вас с голоду, Дашок… Расстрелять вас надо за вашу работу…

Даша удивленно подняла брови, взглянула вниз, и подбородок у нее дрогнул от улыбки.

— Ах, это? земляные работы?.. Это не так страшно: бывает хуже, Если бы не было глаза — все передохли бы как мухи. Пооткрывали дома, а кормить ребят нечем. Персонал, дай волю, перегрыз бы горло детям. Впрочем, есть кое-кто хорошие… нашей выучки…

— И Нюрка — тоже? И она так же копается в земле и в навозе, как эти голодные чушки?

— А чем же Нюрка лучше других? Бывала и с Нюркой беда. Если бы не наши женщины — детей бы съели вши и зараза.

Когда они шли с горы, дети были уже на веранде, а когда поднялись на веранду — и дети и няни пропали. Должно быть, побежали передать весть о гостях.

В зале было много солнца, и воздух был густой и горячий. Топчаны стояли в два ряда, в белых и розовых одеялках в прорехах и заплатах. Дети одеты были в серые балахончики. На стенах висели мазюльки — клубные работы ребят. Няни почтительно останавливались.

— Здравствуйте, товарищ Чумалова! Заведующий сейчас придет.

Даша чувствовала себя здесь хозяйкой.

— Нюрка, я — здесь!.. Нюрка!..

Девочка в балахончике (маленькая — меньше всех) уже с визгом и смехом бежала навстречу. Дети тоже визжали и неслись за нею.

— Тетя Даша пришла!.. Тетя Даша пришла!..

…Нюрка! Вот она, чертенок, какая — совсем не узнать: чужая, но что-то узнается родное.

Она с разлету вросла в мать и утонула в се юбке.

— Мама! Мама моя!.. Мама!..

Даша тоже смеялась. Она подхватила ее на руки, закружилась с ней и зацеловала ее.

— Нюрочка моя!.. Девочка моя!..

…Опять — прежняя Даша, — та, которая была дома, когда с Нюркой встречала его вечером. И нежность, и ласка — прежние, со слезою глаза, и певучий голос с нервной дрожью…

— А вот — твой папа, Нюрочка… вот он… Помнишь своего папу?..

Нюрка нелюдимо уставилась на Глеба синими глазенками и насупилась.

Он засмеялся, протянул руку и почувствовал, как горло у него сдавила судорога.

— Ну, поцелуи меня, Нюрочка. Какая ты стала большая!.. Как мама, большая…

А она отшатнулась назад и опять впилась в мать пристальным взглядом.

— Это — папа, Нюрочка.

— Нет, это — не папа. Это — красноармеец.

— Но я же — папа, и я же — красноармеец.

— Нет, это — не   папа.

Глаза Даши налились слезами, но она улыбалась.

— Ну пускай, для первого разу я — не папа. А ты все же — моя дочка. Будем товарищами. Я принесу тебе в другой раз сахару. Из горы выкопаю, а принесу. Но мама чем лучше меня? Ты — тут, а она — там.

— Мама — тут. И днем — тут, и не днем — тут. А папы нет. Я не знаю, где папа… папа бьется с буржуями…

— Овва, вот откатала знаменито!.. Ну, дай же я тебя поцелую…

Дети с любопытством пялились па Глеба, смеялись и жадно ждали, когда обратит на них внимание тетя Даша. Девочки, стриженные под мальчат, вперебой тянулись к ней ручонками с кудрявыми пучками фиалок, и каждая непременно хотела первой вложить цветочки в ее руку.

— Тетя Даша!.. Тетя Даша!..

Где-то далеко в комнатах барабанили на пианино, и детский хор разноголосо кричал изо всех сил:

Вставайте, дети обновленья,

Всех стран свободные юнцы…

Даша смеялась, трепала ребят по головенкам, и видно было, что они привыкли к этой ласке и ждали ее так же, как обычной порции еды.

— Ну, детишки, что вы кушали, что вы пили, у кого — брюхо полное, у кого — пустырь?.. Говорите!..

А они кричали ей в ответ и царапали головенки и животы. Чумазый дитенок шмыгал носом, глотал сопельки и, выпучив глазенки, кряхтел и чесал грудь. Глеб подошел к нему и поднял рубашку. Мальчишка заорал и в испуге убежал за топчаны, в угол. Из-за топчанов видна была одна голова и выпученные глаза.

— А-та-та-та!.. Вот лютый герой, шкет, — разом кроет на баррикады!..

Все весело смеялись. А солнце играло в открытых окнах — больших, как двери.

С Нюркой за руку Даша пошла впереди. Глебу было больно: и здесь он — чужой. Даша, с Нюркой на руках, звенела среди ребят колокольчиком. А он и здесь и дома был одинок и бездетен.

Да, надо и тут завоевывать жизнь…

Прошли по всем этажам: были в столовой, где — посуда и дети, и в кухне были, где — пар и запах шрапнели и тоже дети; заглянули и в клуб, где — пусто, а стены — в плесени и мазюльках, Это здесь сбитые в кучу около стриженой девицы, с бурым родимым пятном во всю щеку, дети разноголосо пели:

Вставайте, дети обновленья…

Вы — мира светлого творцы…

Домаха и Лизавета — соседки — тоже здесь хозяйничали. Ив них Глеб увидел что-то новое, не виданное никогда, Домаха была на кухне и помогала стряпать. Распаренная, с засученными рукавами, она хлопотала, как у себя в комнате. Встретила она Дашу поцелуями.