Цельное чувство - [5]

На восторженно-радостный миг

Вдруг забил в моем сердце неведомо сладкий

Чувства нового новый родник:

Радость бешеной страсти, восторги стремленья,

Радость твердого слова: хочу.

Я как будто бы в чистый эфир опьяненья

На невидимых крыльях лечу!

Я доверился их благодатному взмаху,

Я безумье полета постиг —

Пусть несут меня крылья, несут — хоть на плаху!

В небесах был я гостем — на миг.

Памятник

Париж, как безбрежное море, бурлит

И толпы людские, как волны, катит,

И, режа живые те волны,

Фиакры мелькают, как челны.

Как чайки над морем — слова над толпой,

И шуток порхает сверкающий рой

Немного цинично-фривольных.

Не видно в ней лиц недовольных.

Как пена, над нею ласкающий смех,

И все так изящно: смеющийся грех,

И эти фривольные шутки,

И даже в толпе проститутки.

Обманна веселая эта волна,

Вливается в зданья и меркнет она:

В них люди страданья скрывают,

В толпе ж они все забывают.

Взгляни: на одной из больших площадей,

Средь стука фиакров и смеха людей,

Близ улицы грязной и бедной

Вздымается памятник медный.

Отлитый из меди народный трибун,

Пятою могучей ступив на чугун,

Стоит, как скала, непреклонно…

На цоколе — имя Дантона.

Солдат-барабанщик склонился у ног.

Совсем еще мальчик, он весь изнемог,

Он ловит трибуна движенья,

Он ловит лица выраженье.

Молчит изваянье, но мощная страсть

И в жестах, и в позе — безбрежная власть —

Зовет он рукою из меди

Солдата к борьбе и победе.

А рядом другой наклонился солдат;

Каким вдохновеньем горит его взгляд

Отточено-острый, как шпага!

В нем юности гордой отвага.

О, вы, изваянья прошедших времен!

Ты, юный солдат, ты, могучий Дантон!

Как страшно вы близки мне оба

Всей жизнью своею — до гроба!

Ведь оба погибли безвременно вы

И буйной своей не снесли головы,

И умерли гордо и смело

За то же великое дело.

Не знаю, как умер безвестный солдат.

В Париже ль, в огне и дыму баррикад,

Средь сотен его инсуррекций,

В борьбе героических секций,

В швейцарских горах, средь немецких полей,

В великой борьбе против всех королей,

Где он совершал святотатство,

Борясь против братьев — за братство…

Дантона ж под нож гильотины послал

Суд грозных врагов; словно лев он стоял

Пред судьями гордо своими.

— Занятия, родина, имя? —

— Обычны вопросы… «Зовусь я Дантон, —

То имя мое перейдет в Пантеон!

Сегодня тюрьма мне жилище,

А завтра, быть может, кладбище».

Вы знали пред смертью, что смертью своей

Куете вы новую жизнь для людей,

Куете горячею кровью,

Куете великой любовью.

О, вы, сокрушители тяжких оков.

Как вас обманул ваш таинственный зов:

Вы новую жизнь нам сковали,

Но ту ль, о которой мечтали?!

Жизнь грубых солдат, проституток, купцов,

Чуть видных лачуг и кричащих дворцов,

Ту жизнь, что кипит, торжествуя,

Вокруг этой медной статуи.

…Мы так же спокойно и гордо умрем,

И знаю, что нашею смертью куем,

Куем мы свои идеалы

В упругие жизни металлы —

И нам покорится упорный металл…

ЛИРИКА (1912)

Вступление

«Снова, как складки покрова, свивается…»

Снова, как складки покрова, свивается,

Легким дымком в небесах расплывается,

Тяжкий и душный,

Злобный и черный,

Душу мою обнимающий чад.

Если тем чадом душа одевается, —

Словно налетом в ней все покрывается,

Жизнь станет скучной,

Радость позорной,

Сердца ключи не журчат, замолчат.

Снова в душе зазвенели созвучия

Нежно-певучие

— Флейты и скрипки

Не умолкают, —

Снова поет и трепещет душа;

Дети восторга и легкого случая,

Снова слова многоцветные, жгучие,

— Сердца улыбки —

Ярко сверкают,

Льются, и бьются, и рвутся спеша!

«У деревьев весною кору надрежь…»

У деревьев весною кору надрежь,

У клена, у белой березы, —

Сладкий ток потечет, упоительно свеж,

Как внезапные светлые слезы.

Сердце, сердце поэта любовью рань, —

От весенней, томной болезни,

С тяжкой болью, — душа, трепетать перестань

Источатся светлые песни.

1911

«Звенит, звенит моя душа…»

Звенит, звенит моя душа,

Как ломкий лед весной,

Когда, туманной мглой дыша,

Мы слышим, как бегут спеша

Осколки брони ледяной,

Разбитые весной!

Звенит, звенит, поет, поет,

Как горные ключи,

Когда, размыв снега и лед,

Текут, бегут, поют с высот

И пьют алмазные лучи,

Лучи — весны ключи!

Вся напряженная звенит,

Как светлый звон сквозь сон,

Но недалек ее зенит

И солнце не на век пьянит, —

Там, где певучей бездны стон,

Там, в темных водах, — сон.

1911

У Венеры Милосской

Плюш диванов, говор иностранный,

Холод стен и мутный день в окно.

Греческой богине осиянной,

Верно, неуютно и темно.

Голову откинув на потертый

Бархат, Гейне, старый и больной,

Здесь сидел и плакал, распростертый

Пред твоею ясной белизной.

О грехах он плакал пред тобою,

И о том, что стар он и без сил,

Что не встал меж ним и меж судьбою

Образ твой, его не защитил.

И другой пришелец издалека,

Из страны, чья участь тяжела,

Здесь светло молился, но от рока

Красота безумца не спасла.

Иль она не Правда и не Разум!

Почему ж так страшно часто тех,

Кто служил ей творческим экстазом,

Сторожат безумие и грех?

Так я думал — проходили люди…

Англичане, гиды без числа.

Позабывших о великом чуде,

Красота безумцев не спасла!

«О, желтенькая птичка канарейка…»

О, желтенькая птичка канарейка,

Комочек солнца желто-золотой,

Весной, в мещанской комнатке простой,

Ты песнь поешь о том, что почки клейки,

О том, что счастье — жизнь и мир хорош,

Чеканишь золото и нижешь зерна