— Товарищ подполковник, у меня к вам просьба — оставьте парня в покое.
Секунду они без слов разглядывали друг друга и со стороны могло показаться, будто встретились два приятеля.
— С чего это вы, товарищ капитан, таким гуманным вдруг стали? — первым прервал молчание Самохин. И получил в ответ:
— А вам это чувство незнакомо?
— Что, Дмитриев, не любишь своего командира? — усмехнулся комбат.
— Не люблю, — спокойно сказал начштаба.
— Ну что ж, придется потерпеть, — не стирая с лица усмешки, продолжил Самохин, — а насчет Устюгова ничем помочь не могу. Пускай, гаденыш, мурцовки похлебает.
— И все-таки, товарищ подполковник, мой вам совет — оставьте парня.
— А что если я не послушаюсь?
— Хозяин барин.
— Ты никак угрожаешь? Небось, к папочке побежишь, генеральский сынок?
— Отчего так неуважительно к генералам, Арнольд Степанович? Я слышал, вы и сами не прочь в генералах походить?
— Я своим горбом это заработал, — мгновенно заводясь и привычно багровея, просипел Самохин, — в отличие от вас, захребетников. Везунчиков.
— Тем более обидно будет споткнуться на таком пустяке, — как бы не замечая перемены в Самохине, сказал Дмитриев. — Я это к тому, что рапорты ваши я не уничтожил. И письмо тоже у меня. А под ним пятьдесят восемь подписей. Как вы на это?
Комбат выслушал его. Помедлил. Открыл дверь. И сказал непривычно устало:
— Ну, заходи, начштаба. Поговорим.
