Цели и средства - [25]

И зашагал к дежурке.

— Новое прозвище? – хмыкнул Чарли.

— Не новое, приклеил еще в лазарете. Чарли, а лабораторный мусор тоже мимо попадает?

— Бывает, – неохотно признался он.

— И Флорика его тоже молча отправляет в бак?

— Ну а что, тяжело, что ли?

— Не тяжело, – согласился Эван. – Только не надо. Я косячу, потому что не вижу, и так теперь будет всегда. И чем быстрее я привыкну, тем меньше косяков будет. Так что не подтягивай за мной хвосты, лучше ткни носом. Полезнее будет.

— Договорились, – вздохнул Чарли. – Пойду скажу Дрэджеску.

— Учти на будущее, я поддавки терпеть не могу, – сказал Эван, глядя в стену.

— А морской бой? Попроси Корнелиу, он тебя научит, – Чарли хихикнул. – Нельсон…

О непонятых страдальцах, оскорбленной чести и экстравагантной внешности

Мимо. B4. Бегал всю ночь по периметру, как положено, а Виола смотрела из окна и, по–моему, все ждала, пока он ноги протянет. Ничего, обошлось! Оба живы. Дело к нему?

К.

Линда Баррет и бессменный декан

В закутке под лестницей пахло старым деревом и немного пылью. Потертый пуфик у стены приглашал забраться с ногами и опереться о стену. Не самая удобная поза, но пуфик был частью традиции. Поговаривали, что он стоит здесь еще с тех времен, когда профессор Снейп учился в Хогвартсе. Скорее всего, сочиняли, но Долохов сидел именно на нем, и с тех пор пуфик стал неотъемлемой частью вечерних разговоров с деканом по душам.

Эти разговоры начались случайно, когда Долохова затравили на первом курсе. Ну, не то чтобы затравили – он просто остался один. Слизеринец–первокурсник, чья семья второй год жила в Англии, он не был ни в каком родстве с Антонином, но кто же будет разбираться, особенно если семикурсники еще помнят профессора Люпина – лучшего преподавателя защиты от темных искусств, который у них был.

В тот год, третий послевоенный, в Слизерин поступили двое – Борис и младшая Забини. Красавица и умница Забини нашла себе подруг в Равенкло, а с угрюмым мальчишкой, скверно говорившим по–английски, никто водиться не захотел, да и кто бы мог? Половину прежнего Слизерина родители перевели в Дурмштранг, второго курса просто не было. Вот он и сидел на уроках один, окруженный понимающим шепотом: «Это Долохов, из Слизерина».

Он сорвался, когда вся школа отправилась на квиддичный матч – первый в году и вообще после победы. Все – даже Филч. Даже призраки собрались в Большом зале, где в открытое окно были прекрасно слышны крики комментатора и вопли болельщиков. Его никто не звал, даже не объяснил толком, что за квиддич и что с ним делать. Борис побродил по пустой гостиной, заглянул в библиотеку – тяжеленная дверь была заперта, вернулся в гостиную, сел за домашнее задание – и его буквально скрутило ощущение собственной ненужности. Он забился под лестницу и плакал там, пока со стены, с потемневшей картины в треснутой раме, его не окликнул мягкий голос:

— Что случилось, Борис?

Теперь Долохов, староста–шестикурсник, рассказывал об этом без смущения и даже с гордостью, и то, что профессор Снейп знал его родной язык, было особенно приятно. Они иногда перебрасывались парой фраз при всех. В тот раз же они говорили долго, пока не закончился квиддичный матч. Тогда Борис тихонько проскользнул в спальню, а профессор Снейп отправился в учительскую.

Через неделю деканы предложили восстановить школьную сборную по плюй–камешкам, и Борис, который играл лучше всех, понял, чья это была мысль. Он стал капитаном после Рождества, у него появились друзья и дела, но он по–прежнему часто наведывался в угол под лестницей – посоветоваться или так, поговорить. Не обо всем же можно разговаривать при всех, когда декан сидит в глубоком кресле на картине над камином, а слизеринцы собрались вокруг камина, кто на диванчике, кто на мохнатом ковре. Конечно, в такие вечера тоже можно поболтать о всяком, расспросить о войне, послушать слизеринских баек, но всегда находилось что‑то особенное, не предназначенное для чужих ушей, и угол под лестницей оставался самым удобным местом встречи. «Исповедальня» – фыркали прознавшие гриффы. Много они понимали… Профессор Снейп был нужен своему Дому… Даже после смерти.

Линда помнила, как увидела профессора Снейпа впервые – вечером, после распределения и ужина. Старшие отвели новичков в гостиную. Он появился в большой картине над камином – высокий, черный, внушительный, острым взглядом пробежался по лицам учеников. Все притихли, старшие обрадовались, подсели поближе, представили профессору новичков, чуть путано объяснили, что это декан… ну то есть, профессор Синистра декан, а профессор Снейп – бывший, но…

— Бывших деканов не бывает, во всяком случае в Слизерине, потому что Слизерин – это не стол в Большом зале и не значок на мантии, – профессор заговорил негромко, но все разом замолчали и даже, кажется, затаили дыхание. – Это Дом. Это характер. Это кодекс.

Фразы падали, словно капли веритасерума. Это не Линда придумала, это Скарлетт Забини ей шепнула на ухо.

— Это Дом, – голос профессора смягчился. – Это семья, всегда готовая помочь и защитить. Помните об этом, когда будете нуждаться в помощи. Помните об этом, если понадобится помочь кому‑то другому.