Цецилия - [3]

— А я его и не заметила!

— О! Лгунья! — вскричал принц. — Нет, сударыня, нет, я был инкогнито, в бенуаре.

— Один?

— Нет, с вашим портретом.

— О! Боже мой! Как любезно то, что вы мне говорите, но клянусь, я не верю ни слову!

— Однако это истинная правда.

— Если так! Я в отчаянии, что вы вчера приехали.

— Отчего же? Вы были очаровательны в Заире, чудесны в Роксолане.

— Я не была хороша.

— Что за вздор; напротив, вы были восхитительны.

— Нет, я была не в духе…

— Разве Понятовский слишком много говорил со своей соседкой?

— Скучна…

— Не умер ли Дюрок?

— Печальна.

— Не разорился ли Мюраш?

— Кстати, о Мюраше: он сделан великим герцогом, не правда ли? И, говорят, будет вице-королем, как Иосиф.

— Да, я слышал кое-что об этом.

— Но скажите, королям дают достаточное жалованье?

— Да, недурное; и если это может быть хоть сколько-нибудь вам приятно, мы… мы поговорим об этом.

— Ах! Вы, милый Луи, вы всегда принц, не так, как ваш император.

— Что же сделал вам мой император? Я думал, что он сделал вас… императрицей.

— Ах! Да, он очень любезен. Послушайте, мне хочется оставить Францию и отправиться в Милан.

— Поезжайте, поезжайте, милая Фернанда; вы будете там очень хорошо приняты; я именно для того приехал в Париж, чтобы набрать себе труппу и потом пуститься в Эрфурт и Дрезден. Вы поедете в Дрезден?

— Марс, Жорж и Тальма поедут, но мне не сказали еще ни слова.

— Хотите ехать?

— Хочу ли?! Послушайте, милый принц, я буду откровенна: это обстоятельство было вчера причиной того, что я была не в духе.

— В самом деле?

— Право.

— Если так, я устрою все с Родригом. Кажется, это по его части.

— Ах! Вы будете ангелом.

— Теперь сделайте вы что-нибудь для меня.

— О! Все, что вам угодно.

— Покажите мне недельный репертуар, чтобы я мог расположить мои вечера по вашим. Я хочу видеть «Тамплиеров». Вы в них играете?

— Да, нечто вроде плакальщицы. Я бы хотела, чтобы вы видели меня в какой-нибудь другой роли.

— Я хочу вас видеть во всех.

— Так вам нужен репертуар?

— Да.

— О! Он предурно составлен. Всё пронырства, козни, интриги. Я с грустью вижу, что наша французская комедия идет Бог знает куда.

— Неужели?

— Но куда же мог деться репертуар? А! Помню.

Фернанда протянула руку к шнурку колокольчика, оканчивавшегося вызолоченными медными луком и колчаном, и позвонила.

Вошла мамзель Корнелия.

— Куда ты дела репертуар, который я тебе отдала вчера? — спросила Фернанда.

— Я положила его в одну из ваз в вашей спальне.

— Принеси. Он нужен принцу.

Корнелия вышла и минуту спустя воротилась с расписанием.

Фернанда взяла его, подала принцу и, обращаясь к Корнелии, которая не сходила с места, спросила:

— Чего ты ждешь?

— В передней стоит одна особа, которая желает поговорить с вами, — сказала субретка, сопровождая свой ответ взглядом, говорившим: будьте покойны, я знаю, что делаю.

— Еще красивый молодой человек?

— О! Нет, сударыня. Бедная молодая девушка очень печальная и, по-видимому, несчастная.

— Как она называется?

— Цецилией.

— Цецилией, как дальше?

— Просто Цецилией.

— Видно, сегодня день собственных имен, — заметил принц.

— Чего она хочет?

— Она хочет показать вам вещь, которая, я уверена, вам понравится. Сперва я сказала ей, что она вам не нужна, зная, что вы хотите быть экономнее, но бедняжка так настаивала, что у меня недостало духу отказать, и я велела ей подождать, сказав, что вы примете ее, когда вам будет удобно. Она скромно села в уголок, положила картонку на колени и ожидает.

— Позволите? — спросила Фернанда.

— С удовольствием, — отвечал принц, — мне очень будет приятно увидеть эту молодую девушку и особенно посмотреть, что в картонке.

— Если так, то введи ее.

Корнелия ушла и воротилась с Цецилией — молодой, девятнадцатилетней девушкой, белокурой, с большими голубыми глазами и гибкой, как лоза, талией; она была в глубоком трауре — вся в черном; ни на платье, ни на черном чепчике не было украшений; бледные щеки и красные глаза свидетельствовали, что она много плакала.

Судя по рассказам Корнелии, Фернанда полагала, что будет иметь дело с какой-нибудь модисткой, которой поручено носить по городу разные наряды, но с первого взгляда на печальную девушку она поняла, что ошиблась. Принц, со своей стороны, с удивлением заметил вид непорочности и благородства, выказывавшийся во всех движениях грустной красавицы.

Цецилия, безмолвная и неподвижная, остановилась в дверях.

— Подойдите, — сказала Фернанда, — и потрудитесь сказать, что доставляет мне удовольствие вас видеть.

— Милостивая государыня, — отвечала Цецилия дрожащим голосом, в котором слышалось страдание, — в этой картонке лежит платье, которое я уже многим показывала, но цена его гораздо выше той, которую мне до сих пор предлагали все видевшие его. Последняя покупательница, возвращая его, сказала мне, что подобное платье может купить только королева, и я пришла к вам, потому что вы — королева.

Эти слова были сказаны голосом звучным и с такой грустью, с таким достоинством, что удивление принца и Фернанды удвоилось, однако последние слова заставили актрису улыбнуться.

— О! Да, королева, — сказала она, — королева с половины восьмого до десяти часов вечера, королева, у которой театр — королевство, картонные стены — дворец и медный вызолоченный кружок — корона! Но вы не ошиблись, придя сюда, потому что хотя я и ложная королева, но вот настоящий король.