Царство женщин - [111]

В июле ла Шетарди решил также последовать примеру своего коллеги и удалиться. Возникли затруднения в церемонии по поводу верительных грамот, которые маркиз желал непременно лично вручить императору. По совету Остермана регентша нашла в этом благовидный предлог, чтобы отделаться от посланника, навлекавшего на себя подозрение, благодаря своим свиданиям с Елизаветой и Нолькеном. Он встретил окончательный отказ, перестал показываться при дворе, и его отозвание было решено.

Елизавета не подавала ему никаких признаков жизни. Лишь в августе она послала к нему одного из своих камергеров, возможно что Воронцова, который проник ночью в сад к посланнику, рассказывал ему басни о многочисленных попытках цесаревны с ним увидаться. Так как сад маркиза выходил на Неву, она три раза проезжала мимо на лодке, приказывая трубить в рога, чтобы привлечь его внимание. Она даже предполагала купить дом по соседству, но когда это намерение получило огласку, то пришлось от него отказаться. Теперь она предлагала свидание в окрестностях Петербурга, на дороге, по которой она будет проезжать в восемь часов вечера. Вооружившись пером «с невысыхающими чернилами» и копией с «обещания», требуемой Нолькеном, ла Шетарди явился аккуратно на место встречи в условленный час, прождал до одиннадцати часов и должен был убедиться, что цесаревна над ним забавлялась.[364]

Опечаленный он принялся за приготовления к отъезду, когда записка Остермана, содержавшая важное сообщение, нарушила его предположения. Швеция решила не ожидать долее согласия Елизаветы.

– Вас это происшествие не должно поразить, – заметил вице-канцлер при встрече с маркизом. – Вы, вероятно, подготовились к нему.

Он имел важный вид, «но не вращал более яростно глазами, так что виднелись одни белки», как во время предыдущих разговоров. Напротив, самым любезным образом он возвестил посланнику, что вопрос о церемониале получил разрешение в желательном для него смысле, и что император вскоре примет его «на аудиенции особенной и секретной». Без сомнения он вспомнил Константинополь и Вильнёва, а объявление войны, на которую представитель Франции в Стокгольме выдал десять миллионов, не считая щедрот, расточаемых крестьянам и духовенству[365] – местной демократии – послужило причиной неожиданного возврата благоволения к ее представителю на берегах Невы!

В свою очередь Елизавета сочла нужным выразить свое внимание. При посредстве на этот раз секретаря шведского посольства она объявила ла Шетарди, что только боязнь скомпрометировать себя заставляли ее отказаться от подписания пресловутого обещания, но что у нее сохраняется оригинал, и она подпишет его, «когда дела примут благоприятный оборот и явится возможность это сделать, не подвергая себя опасности». В то же время она выражала готовность возместить Швеции ее военные издержки; выплачивать ей впоследствии постоянные субсидии, даже втайне ссудить ей всю необходимую денежную сумму, и не иметь других союзников помимо нее и Франции. Она называла это «идти далее своих прежних обещаний», не проговариваясь, однако, ни словом о возврате отнятых владений.

Не разочаровавшись недавним опытом, маркиз поспешил испросить у нее нового свидании на следующий день. Отправляясь на обед к графу Линару, он пройдет мимо дверца цесаревны, которую просит выйти на крыльцо около половины первого. К несчастью, на другой день шел дождь, свидание вновь не состоялось, и человек, которого представляли в это время руководителем сложных политических интриг, военных и революционных, ставивших на карту вместе с будущностью России успехи внушительной европейской коалиции, направленной против Австрии – бедный ла Шетарди – вынужден был признать в нижеследующем письме к своему коллеге в Стокгольме свое полное бессилие.

«Я все еще не могу понять, для чего двору понадобилось мое дальнейшее пребывание тут».[366]

Очевидно пружины, от которых зависело привести в действие эту коалицию, здесь по крайней мере ускользали от всякого руководства и согласования, так как переговоры между двумя главными сторонами, по-видимому, сообразовались с колебаниями барометра!

Соглашение было невозможно, так как цесаревна по-прежнему ограничивалась заигрываниями с гвардейцами, раздачей время от времени денежных подарков, без помощи которых их приверженность «к отпрыскам Петра Великого» ежеминутно грозила остыть. В оправдание своей бездеятельности Елизавета жаловалась, что, объявляя войну, шведы не заявили, что вступаются за ее права, и отказались поставить во главе своих войск герцога Голштинского, как обещал Нолькен. В сентябре, через посланца, назначавшего теперь ла Шетарди свидания в лесу, она заявила, что ее денежные источники иссякли. Ей требовалось пятнадцать тысяч червонцев. Маркиз поморщился и по настойчивой просьбе согласился одолжить две тысячи, заняв их у приятеля, выигравшего в карты значительную сумму.[367]

Это называлось «предоставить в распоряжение цесаревны казну и кредит Франции!».[368]

Амло одобрил денежную ссуду, но выразил опасения, «чтобы она не пошла совершенно даром». Его охватили прежние сомнения относительно силы и преданности приверженцев, склонившихся на сторону цесаревны. Что касается ее жалоб по поводу герцога Голштинского, он находил их неуместными и противоречащими ее собственным видам. Какое участие мог принимать этот немецкий принц в