Царское проклятие - [41]
С того дня Василий Иоаннович стал все чаще и чаще бывать в доме у Глинских. Для отца Елены это было вдвойне отрадно, потому что появлялась надежда освободить родного брата Михаила, который после неудачной измены сидел в темнице. Однако о том, что у великого князя все настолько серьезно, пока не подозревал никто. Опять же имелась жена.
Перипетии бракоразводного процесса слишком известны, чтобы о них долго рассказывать. Закусившему удила великому князю было наплевать решительно на все. На неодобрительный шепоток ближних из числа ревнителей старины он вообще не обращал внимания. Его не могло остановить даже открытое возмущение воеводы князя Семена Федоровича Курбского, который, как рассказывали, с юности вел жизнь настолько аскетичную и суровую, что в течение многих лет вовсе не употреблял в пищу мяса и даже рыбой питался лишь по воскресеньям, вторникам и субботам.
За поддержкой Василий Иоаннович метнулся было к строгим заволжским старцам-нестяжателям, к которым он до поры до времени прислушивался, норовя с их помощью оттяпать монастырские и церковные владения. Однако в их среде одобрения своему поведению он не дождался. Максим Грек разразился велеречивым посланием «к некоему другу» о том, как бороться с блудным помыслом и малодушием, а Вассиан Косой, сидя в Симоновском монастыре, вооружился цитатами из святых книг и ответил не одной, а сразу несколькими грамотками.
Но великому князю было наплевать и на это. Более того, в обмен на разрешение о разводе, полученное от угодливого митрополита Даниила, который не преминул воспользоваться благоприятной ситуацией, он, хотя и не без некоторого колебания, отдал вождю иосифлян всех его противников. Суды над Максимом Греком и Вассианом Косым, состоявшиеся позднее, навряд ли хоть кто-то даже из числа их противников назвал бы праведными и честными, но Василий не вмешивался в них — Даниил уже уплатил за головы своих врагов, и эта цена Василия устраивала.
Да что там заволжские старцы, когда великого князя не смутило даже грозное пророчество иерусалимского патриарха блаженного Марка, сулившего, что если Василий женится вторично, то «кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают». Пребывая в любовном угаре, великий князь упрямо тянул дело к разводу, и всего через месяц с небольшим состоялась повторная свадьба, которая и впрямь была великолепной.
Скуповатый в обычное время, тут Василий Иоаннович не пожалел ничего. Никогда Елена не забудет, как шла с женою тысяцкого, двумя свахами и прочими боярынями из дома в Золотую палату, прозванную так за то, что была расписана золотом. Отчетливо помнит и то, как поднималась по Красному крыльцу и дальше, по переходам, а перед нею несли две огромные брачные свечи, два каравая и блюдо с серебром. В палате невесту и жениха, который в это время сидел в брусяной столовой избе со своими людьми, уже поджидали два кресла, обтянутые бархатом и каймой, а на них два сорока черных искристых соболей. На столе покамест только блюдо с калачами да солью.
Елена уселась на свое место, а сестренка — княжна Анастасия, на жениховом. Затем появился брат жениха, князь Юрий Иванович, а уж потом и он сам, усевшийся рядом с нею — Анастасию с него свел. Особыми богоявленскими свечами зажгли брачные, Елене подали кику с навешенным на нее покровом[92], а дальше, как в тумане, словно этот покров застил ей глаза. Хорошо запомнилась ей лишь огромная золотая миса, в которой лежал хмель, множество платков по углам и опять-таки соболя. Из этой мисы их с Василием Иоанновичем и посыпали хмелем.
И как в церковь Успения катили — она тоже почти не помнит. Ни как садилась в сани, ни как вылезала оттуда, бережно поддерживаемая под локотки главными свахами и женой тысяцкого. Только одно — повсюду соболя под ногами, набросанные на дорожку.
Зато хорошо отложилось необычное. Например, внезапное исчезновение жениха, который поехал молиться по церквям да монастырям. Потом ей объяснили, что таков обычай — даже на свадебный пир молодожены едут поврозь, а тогда ей это было в диковинку, равно как и то, что в избе, где собрались пировать, раньше всех оказался брат князя Юрий Иванович, да еще бояре, которым строго-настрого и несколько раз напомнили, что сидеть всем за столами «без мест», а потому споры по этому поводу не учинять.
А еще запомнились воткнутые зачем-то во всех четырех углах в сеннике, куда их отвели ночевать, стрелы. На каждой — по сорок соболей, а сверху — каравай. Немало удивили ее тяжелые массивные кресты над дверью и над всеми окнами. Удивили настолько, что она, не удержавшись, спросила об этом великого князя, но на ее настойчивые вопросы тот лишь коротко ответил: «Обычай», и отчего-то его лицо на миг омрачилось. Елена подумала, что он остался недоволен ее незнанием народных традиций и обрядов, и зареклась спрашивать о чем-либо еще.
Василий недолго оставался сумрачен. Именно в этот миг он твердо решил не рассказывать юной супруге ни о тяготеющем над ним и всем его родом проклятье, ни, уж тем более, делиться воспоминаниями о том тяжком и непростительном грехе, который совершил. А потому, усилием воли отогнав от себя нахлынувшие черные думы, выдавил натужную улыбку и… увлек новобрачную на ржаные снопы, на которых располагалась их постель.
