Царский угодник. Распутин - [62]

Илиодор завидовал Распутину. До стона, до слёз, до крика. Не было бы Распутина — Илиодору жилось бы лучше.

Говоря о причинах, которые заставили его броситься в бега, Илиодор написал, что первым толчком было вручение ему обвинительного акта. «По этому акту я предавался суду Новочеркасской судебной палаты, как погрешивший по 73-й статье Уголовного уложения (кощунство), по 74-й статье (богохульство), по 103-й статье (произнесение оскорбительных о Государе Императоре и Особах Царского Дома выражений с целью возбудить к ним неуважение среди служащих), и с угрозой предать меня суду по 102-й статье за образование преступного сообщества, поставившего себе целью учинение террористических актов».

Уж что-что, а такую вещь, как терроризм, бывший революционер Илиодор никак не мог применить к самому себе. Он вообще не мог представить себя в роли громилы, швыряющего под колеса кареты бомбу и расстреливающего из револьвера жандармов, как курей. Илиодор мог выругать наглеца, мог проклясть отступника, мог закрыть дверь перед бывшим десятником Синицыным, мог не подать милостыню настырному нищему, но бомба, револьвер и чёрная наглазная повязка — это уж слишком! Он давным-давно от этого отказался.

Илиодор жаловался также, что полицейские мешали ему работать. Он решил написать книгу о Распутине, рассказать всем, что это за проходимец, а писать ему не давали — в каждой канаве, под каждым кустом, под плетнями и заборами сидели шпики. «Маленький донской хуторок по количеству полицейских чинов напоминал пограничную заставу», — подчеркнул Илиодор.

Как-то к Илиодору приехали из Царицына две чинные старушки. Он усадил их за стол, выставил еду — что было, то и выставил, но накормить не успел — явился надзиратель Забураев — толстый, краснолицый, потный «коллежский генерал». Забураев себя величал «коллежским генералом», нравилось ему сочетание слов «коллежский» и «генерал»!

   — Ты чего тут, Илиодор, учредительное собрание развёл? — заорал надзиратель.

   — Прошу мне не тыкать!

   — Большевицкая агитация! Пропаганда! Публичное собрание! Запрещаю! — Забураев выдернул из ножен саблю и с обнажённым клинком застыл у стола.

Бедные старушенции затряслись от страха. Тогда Илиодор, едва владея собой, взял со стола мясо и хлеб, крынку с молоком и переместился в другую комнату — подальше от Забураева, пусть стоит себе с шашкой! Забураев переместился следом и выкрикнул что было силы:

   — Большевицкие крысы! Маёвки здесь проводите!

Старушки от этих слов позеленели:

   — Свят, свят, свят!

   — Ма-алчать! — Забураев взревел, стёкла в «Новой Галилее» жалобно задзинькали, а с ближайшего дерева кувырком махнула вниз слабонервная ворона — от крика у неё остановилось сердце. — Документ! — прокричал Забураев и ткнул пальцем в старушку, сидевшую к нему ближе всех. — Говори, как твоя фамилия!

Хоть и хрупок был Илиодор — кость тонкая, нежная, как у девицы, кожа прозрачная, — а силы у него хватило, чтобы схватить Забураева за воротник и вытолкать взашей из хаты. Начищенную шашку — личное оружие полицейского, которое Забураев не раз целовал, клянясь в верности российскому самодержцу, Илиодор выбросил следом. Отметил, что от Забураева сильно попахивало — выпил в станичной харчевне самогонки. В отместку за унижение Забураев составил на Илиодора протокол, после которого поднадзорного надо было сажать в тюрьму. Илиодор, защищаясь, отправил забураевскому начальству письмо. «На смену Забураеву прислали другого, потом — третьего, четвёртого, пятого... И все они, за немногими исключениями, оставались теми же Забураевыми», — писал Илиодор.

«Должность очернителей донским епископом была отдана двум местным попам: Никанору и Алексею. Первый — старый, слепой, здоровый, учивший меня в приходском училище Закону Божьему и серьёзно толковавший, что Бог творил Землю, Луну, Солнце, звёзды и прочее точно так же, как маленькие дети, играя, пускают сладко через трубочку мыльные пузыри. Второй — зять первого, молодой, чахоточный, злой. Никанор всегда рвал на себе рубашки, когда речь заходила обо мне», — жаловался Илиодор. Два священника следили за Илиодором люто — даже ночью подкрадывались к «Новой Галилее» и слушали из-за забора, что там творится, а если видели кого-нибудь из надзирателей спящим, то немедленно слали донос в канцелярию Войска Донского.

В конце июня, уже после покушения на Распутина, Илиодор отправил жену к родственникам копать картошку-скороспелку — как раз подоспела знаменитая «розовая», рассыпчатая, с фиолетовыми глазками — говорят, этот сорт казаки привезли из Германии, из боевого похода, — и остался один.

Вначале Илиодор хотел скрыться в окрестностях дней на пятнадцать, выждать, когда всё утихнет, для этого он в одном из садов сплёл себе из лозины домик, замаскировал его, соорудил и запасное жильё — в бахчах, среди арбузов, выкопал землянку. Сделал это заранее, ещё в начале июня.

Здесь ослеплённый Илиодор выдал себя, конечно, с головой. Если бы он не знал о покушении, то зачем бы ему готовиться к бегству? Вроде бы кольцо вокруг него не сжималось, сверху дождь не капал, не мочил голову — крыша у Илиодора была, — и всё-таки он заранее приготовил две запасные позиции.