Царский угодник. Распутин - [47]

Она обмотала куском шали руку, надавила на стекло — то было словно железное, не подалось, давить сильнее Феония побоялась — звук разбитого стекла мог привлечь стражников.

Надо было ждать. Обычно Покровское по вечерам было селом тихим и тёмным — в темноте себя обозначали лишь собаки. Люди предпочитали пораньше лечь спать — в домах свет не горел, да и слава у здешних мест была не самой лучшей, — но сейчас Покровское не было похоже на знакомое всем Покровское, в нём снова начал шуметь-волноваться народ.

Толпа, в которой теперь были уже не только пришлые, но и местные, в основном молодёжь, перемещалась с места на место, бурлила, галдела, готова была растерзать кого угодно, не только Феонию Гусеву — в воздухе противно попахивало кровью, пеплом, лекарствами, болью.

Когда толпа приблизилась к застенку Феонии, она, затаив в себе дыхание, держа его буквально зубами, решительно ткнула в стекло кулаком, стекло треснуло, вывалилось наружу, в рамке остался лишь один осколок. Феония поспешно выдернула его, прислушалась, стараясь понять, услышал её стражник или нет?

Хоть и галдела толпа, и шум стоял такой, что люди не слышали друг друга, ревели, матерились, проклинали кого-то — всё смешалось, а нечёткий звон разбитого стекла охранник всё же услышал — у него оказался тонкий слух, — затопал ногами, забряцал тяжёлым замком, и Феония, торопясь, полоснула себя осколком по руке, потом провела по шее, сбоку, там, где сквозь кожу проступала очень важная, по её мнению, для жизни жила, потом снова провела по руке, закричала от боли и повалилась на пол.

Охранник быстро справился с замком и распахнул дверь.

— Эй! — позвал он. Керосиновым фонарём осветил лежавшую на полу Феонию.

Человек он был опытный, всё сразу понял, позвал напарника — вдвоём они не дали Феонии умереть. Отняли у неё осколок, который она мертво зажала в руке, припрятали его, чтобы утром с ним познакомился следователь, и для профилактики — чтоб и впредь было неповадно — основательно отругали Феонию. Хотели было на ночь связать руки, но не стали.

А Распутин всё продолжал хрипеть в своём доме — он никак не хотел умирать и этим очень удивлял врачей — маститый профессор из Тобольска сидел на лавке с таким видом, будто ему в сердце выстрелили из дробовика, дырку сделали; тюменские врачи ощущали себя ущербными — стало ясно, что операцию делать надо было: Распутин выдержал бы любую операцию, даже если бы у него остановилось сердце или рассыпался позвоночник, и что операцию делать не поздно даже сейчас — Распутин и её выдержит.

Почти все запросы о Феонии были пустые, у полиции сведений на неё имелось мало — она не проходила ни по одному делу.

В тот же день полиция стала искать одного журналиста, который ехал вместе с Распутиным в поезде, — о нём сообщили дамы из свиты «старца». Кстати, по поводу распутинских дам полиция получила приказ: собрать всех в одну кошёлку, доставить в Тюмень и посадить в поезд, идущий в Санкт-Петербург, — нечего им шуршать юбками в Покровском! Допрашивать дам полиция опасалась — слишком уж высокие семьи они представляли, всей России были известны их фамилии.

Утром бледная как мел после бессонной ночи и переживаний, перевязанная обрывками бинтов, Феония призналась дотошному молодому следователю, что действовала она по указке Илиодора, а ещё мстила за поруганную Распутиным подругу — монахиню Ксению. Несколько месяцев она следила за Распутиным, раньше держала при себе сапожный нож, но в Ялте ей подвернулся тесак, она его купила и хотела там же, в Ялте, расправиться со «старцем», но ей ни разу не удалось приблизиться к нему: Распутин всё время находился в окружении людей, в Петербурге тоже не удалось, и тогда она приехала следом за ним в Покровское.

Наконец Распутину сделали операцию, почистили кишечник, заштопали несколько порезов, осмотрели и подлечили мочевой пузырь. Операция прошла успешно. Но Распутин пока не приходил в себя. Через день температура пошла на убыль. Это был хороший знак.

Судьба Илиодора сложилась неудачно, вроде бы он был на коне — вместе с Гермогеном брал верх над Распутиным, но нет — Распутин рассчитал позицию куда вернее, чем они с Гермогеном, и сумел обезножить коня, на котором они скакали. Илиодор впал в немилость. Вообще фигура Илиодора представляет интерес для всякого пытливого человека. В архиве сохранилось несколько папок департамента полиции с пометками «Бывший иеромонах Илиодор». В молодости он баловался революционной деятельностью — именно баловался, хотя сам относился к этому очень серьёзно и, несмотря на монашеский постриг и отвращение к оружию, пробовал даже стрелять из тяжёлого, намертво отшибающего руку револьвера, учился разбирать и собирать мосинскую винтовку-трёхлинейку, был знаком с устройством самодельной бомбы.

«Иеромонах Почаевской Лавры Илиодор в начале 1908 года ввиду несоответствия проповеднической деятельности был переведён по распоряжению духовного начальства на жительство в город Царицын, — следовало из полицейского досье, — а затем ввиду неисправимости и обострившихся на этой почве отношений с гражданскими властями — переведён из Саратовской епархии в Минскую».