Царский угодник. Распутин - [204]

   — Мне бы твою Ирину, Феликс, увидеть, и я поеду назад.

   — Погодите немного, Григорий Ефимович, Ирина разделается с последними гостями, проводит их и придёт. Минут десять — пятнадцать надо подождать.

   — Долго!

   — Иначе нельзя. Того требуют правила приличия.

   — Всё у вас, благородных, не как у людей, — недовольно пробурчал Распутин. Походил по комнате, топнул ногой по полу. — А раньше что тут было? Подвал? Это помещение лишь недавно стало жилым. Так, Феликс?

Юсупов почувствовал, как у него начали остро покалывать кончики пальцев — вот чутьё! Винный подвал, который раньше находился здесь, был очень мрачным, с гранитным, тусклым от пролитого на него вина гранитным полом, со стенами, облицованными непривлекательным серым камнем, и низким, давящим на плечи сводчатым потолком. Два узких, как бойницы, расположенных на одном уровне с землёй окна выходили на Мойку. Именно эти окна две недели назад очень тщательно обследовал Пуришкевич.

   — Да, раньше здесь был подвал, Григорий Ефимович, — с незамутнённым взглядом подтвердил Юсупов, — вино хранили...

   — Эван! — Распутин хитро сощурился. — Вино, говоришь? Ну-ну, пусть будет вино. Вообще-то вина у тебя, маленький, много?

   — Основной запас находится в Крыму, в тамошнем имении.

   — Много?

   — Не знаю, не считал... Подвал раза в четыре больше этого. Сколько это будет?

   — Много. Два вагона. — Распутин неожиданно повеселел и огляделся, воскликнул с детским восторгом: — А мне здесь нравится!

Распутин обошёл помещение, задержался около двух больших китайских ваз, мрачно-красивых, ярких, изготовленных из красного фарфора, стукнул пальцем вначале по одной вазе, потом по другой, затем Перекочевал к небольшому столику, покрытому цветной тканью, на котором стояли два изящных резных кубка из слоновой кости, взял один из них, хмыкнул одобрительно:

   — А ведь из этого много можно выпить.

   — Много, — согласился Юсупов.

Но больше всего Распутина заинтересовал старый инкрустированный шкаф, внутри которого из хорошо начищенных бронзовых планок, колонок и зеркал был возведён лабиринт — замысловатое и талантливое изделие неведомого мастера, неизбежно привлекающее к себе внимание. Юсупов специально поставил шкафчик сюда — знал, что Распутин обязательно остановится около него и, заворожённый, будто ребёнок, станет изучать.

   — Йй-эх! — восхищённо воскликнул Распутин. — Надо же какая красотень! Вот восторг так восторг! Сто лет надо прожить на белом свете и каждый день учиться, чтобы сотворить такую красотень! — Он глянул под ноги, увидел, что наступил на край гигантской шкуры белого медведя, и поспешно отодвинулся назад. Поинтересовался опасливо: — Не запачкаю?

   — Нет. Шкура для того и брошена на пол, чтобы по ней ходить. — Феликс почувствовал, что в нём, как и в квартире на Гороховой, когда он помогал Распутину надеть шубу, поднимается некая волна жалости к этому человеку, высокий вал, который может захлестнуть его с головой, понимал, что жалость эта по меньшей мере странная, но ничего поделать с собой не мог.

   — А ноги о неё вытирать можно? — наивно спросил «старец».

   — Зачем?

   — Ну-у, — Распутин хмыкнул и отвёл глаза в сторону.

   — Пожалуйте всё-таки к столу, Григорий Ефимович, — предложил Юсупов, показал рукой на стол, стоящий в середине комнаты, с остатками «прежнего чаепития».

   — Это Ирина у тебя тут... такой кавардак с бардаком устроила? — недовольно спросил Распутин, цепким взглядом окидывая стол.

   — Она, — коротко ответил Юсупов.

Жалость, возникшая было в нём, исчезла. В подвале было сумеречно. В камине пощёлкивало, резвилось пламя. Юсупов бросил в камин ещё пару поленьев, подправил их металлической кочергой.

   — И чего это ты от меня всё время прячешь Ирину, а, маленький? — спросил Распутин. — Нехорошо поступаешь, Феликс.

   — Прошу к столу, — повторил приглашениё Юсупов, он словно бы не слышал «старца». Сделал широкое гостеприимное движение. На столе в тарелке, расположенной посредине, лежали шесть пирожных — миндальное и шоколадное, три и три — три розового цвета, три коричневого, с накрошенным в крем тёмным горьким шоколадом. Надкушенные розовые пирожные лежали в стороне, на двух отдельных блюдцах, на виду. «Как бы не ошибиться!» — мелькнула в голове Юсупова мысль и тут же исчезла. — Давайте попьём чаю, Григорий Ефимович, Ирина к той поре как раз и придёт.

   — Чаю я не пью, Феликс. Я лучше вот это у тебя посмотрю. — Он подошёл к шкафу с лабиринтом, приоткрыл одну створку, потом другую, пощёлкал языком восхищённо. — Это надо же до чего человек иногда додумается. Как, ты говоришь, это называется?

   — Лабиринт!

   — Лэ-бир... — Распутин слово до конца не выговорил, махнул огорчённо рукой: — Тьфу! Язык можно сломать.

«Нет, отсюда ты уйти живым не должен, и ты не уйдёшь, — ввинтилось в мозг Юсупову безжалостное, страшное, — приговор вынесен, и он будет приведён в исполнение. Пуришкевич прав — выйти отсюда Распутин не может, не должен, не имеет права, и не выйдет никогда. Всё, финита! И — никакой жалости, никакого послабления!»

   — Чаю, пожалуйста, Григорий Ефимович, — предложил Юсупов.