Царский угодник. Распутин - [186]

   — А мне кажется, этой пробиркой не обойдёмся, — мрачно заметил Пуришкевич, — будет стрельба. Я более верю раскалённому железу, чем цианистому калию.

   — Вы с ума сошли, Владимир Митрофанович! Какая стрельба? — воскликнул Юсупов. — По ту сторону Мойки, как раз напротив моего дворца, находится полицейский участок, стрельбу там мигом засекут и... Вы понимаете, что произойдёт?

   — Если стрелять в подвале, то в околотке вряд ли что услышат. Револьвер всегда был надёжнее яда.

   — Нет, нет и ещё раз нет! — Юсупов энергично мотнул головой. — Нас тогда императрица сгноит в Сибири!

   — Если узнает, то сгноит. Но она не должна об этом узнать, — без улыбки произнёс Пуришкевич. — Предлагаю, господа, вернуться к тому, чем мы закончили прошлую встречу: как оторваться от шпиков и куда деть труп?

   — От шпиков мы оторвёмся просто, это я беру на себя, — сказал Юсупов. — Как мы и договорились, я передам Распутину просьбу графини: она, во-первых, боится, что кто-то засечёт, как он придёт на свидание, поэтому — никаких филёров, а во-вторых, свидание должно состояться поздно. Графиня побаивается моих домашних, — Юсупов взял чай в серебряном подстаканнике, который поставил перед ним Пуришкевич, отпил немного, подумал, не сообщить ли сейчас собравшимся имени графини, чтобы поставить все точки над «i», и едва приметно покачал головой — нет, ещё не время...

   — Вы уверены, князь, что шпики ничего не пронюхают и не потащатся за ним?

   — Я сделаю всё, чтобы они не потащились.

   — Распутин вам доверяет?

Юсупов вспомнил сомневающийся тон Распутина во время последней встречи, улыбнулся и ответил коротко:

   — Доверяет!

   — Теперь о трупе. Куда мы денем обезьяну, когда она хлебнёт цианистого калия? — спросил великий князь.

   — Я по-прежнему не исключаю револьвер, — сказал Пуришкевич.

   — Упрямый человек! — укоризненно произнёс Юсупов. — Вам что, своей головы не жалко?

Пуришкевич усмехнулся:

   — Все мы тут хорошо и много говорили о России. Так вот, ради России мне действительно не жалко головы. Не сочтите это за красивость. Это от души.

   — Вернёмся к трупу, — произнёс великий князь упрямо. — Самое лучшее, как мы уже говорили, — сбросить окаянного в воду. Для того чтобы его надёжно утопить, нужны верёвки, а ещё лучше — цепи, поскольку верёвки обладают способностью быстро сгнивать, а ещё — гири, не то ведь эта собака может очень быстро всплыть.

   — М-да, по «мадерце» соскучится и потянется из водных глубин к людям, — подтвердил Юсупов.

   — Но как его сбросить в воду? — хмуро полюбопытствовал практичный Пуришкевич. — Все каналы находятся подо льдом, Маркизова Лужа, Балтика наша и та уже находится подо льдом. Морозы трещат сибирские. Как на родине нашего... клиента.

   — Всё равно на каналах кое-где есть проруби. Их надо искать. Не может быть, чтобы на каналах их не было!

Заседание продолжалось два часа. На прощание Пуришкевич предложил собравшимся:

   — Господа, не отведать ли нам по стопке хорошего греческого коньяка? «Метакса», семь звёздочек.

   — Не откажусь, — оживился великий князь. — Грешен, «Метаксу» люблю.

Пуришкевич достал из отделанного узорчатой бронзовой полоской шкафчика — шкафчик был прикреплён к стене, в вагоне всё было сделано как на военном корабле, всё привинчено, закреплено, чтобы на ходу не вываливались ни ёмкости, ни «шанцевый инструмент», — длинноголовую изящную бутылку, ловко вскрыл. Дивный крепкий запах распространился по библиотечному салону.

Великий князь не выдержал, повёл носом и воскликнул по-французски:

   — Прелесть!

Разлив коньяк, Пуришкевич поднял свою стопку:

   — За успех нашего общего дела!

Юсупов, выпив коньяк, замер на мгновение, прислушался к чему-то внутри, к вкусу, оставшемуся во рту, одобрительно наклонил голову:

   — Отменный напиток!

Пуришкевич отогнул занавеску, вгляделся в тёмное заснеженное пространство за стеклом: на железнодорожных путях было пусто, стыло, темно — ни единого огонька, пустота и одиночество не замедлили просочиться в душу, и он поспешно задёрнул занавеску.

   — Разбойная ночь!

   — Вы, господа, верите в сны? — неожиданно спросил собравшихся Юсупов.

   — Я — верю, — сказал великий князь.

   — Я — нет. — Пуришкевич склонил голову на правое плечо, вид его сделался каким-то детским, он поймал себя на этом и поспешно выпрямился.

   — Иногда бывает, человек во сне видит собственную болезнь, — грустно и тихо продолжал Юсупов, — болит у него одно, болит другое, а через некоторое время оказывается — так оно и есть. Организм, почувствовав неладное, заранее подсказывает человеку, что у него не всё в порядке, посылает сигналы в мозг. Так можно увидеть и собственную смерть...

   — Ну, князь, это уж слишком, — насмешливо проговорил Дмитрий Павлович, — не думайте о смерти, это — грех!

   — Можно увидеть и своё будущее, — Юсупов, словно бы не услышав Дмитрия Павловича, продолжал говорить. — Вы знаете, какое оно у нас будет?

   — Я во всяком случае знаю одно: люди нам скажут «спасибо», — чётко и жёстко, будто подавал команду, произнёс Пуришкевич. — А что будет дальше — не так уж « важно. Обидится царь — плевать, обидится императрица — тем более плевать. — Он поймал косой, сделавшийся стальным взгляд Дмитрия Павловича и немного сбавил пыл. — Охранка полезет на стену — тьфу! Главное — уберём вурдалака.