Царский угодник. Распутин - [126]

   — Надо думать, — окончательно приходя в себя, пробормотал Распутин, согласно наклонив голову, засуетился, откупоривая шампанское, но Ольга Николаевна лёгким движением руки остановила его:

   — Не надо, Григорий Ефимович, не открывайте шампанское.

   — Чего так?

   — Я выпью с вами немного мадеры.

   — Мадеры? — Распутин улыбнулся, и Ольга Николаевна увидела, какие зубы у этого всесильного человека. Зубов у Распутина, ей показалось, вообще не было — вместо них какие-то сточенные чёрные пеньки. — Мадера — лучшее вино из всех, что имеются в России.

Это Ольга Николаевна уже слышала от Распутина. Он несколько раз после отъезда Георгия на фронт звонил ей на квартиру, настойчиво просил встречи, говорил, что если она не свидится с ним, то от Георгия отвернётся Бог и с мужем может произойти всякое: фронт есть фронт. Она уходила от встречи столько, сколько могла, ей была неприятна недвусмысленная настойчивость Распутина, его вкрадчивый, с придыханием, голос, но она боялась за Георгия, опасалась и за себя, за свою судьбу: Петроград стал опасным городом, с началом войны из многих тёмных щелей вылезла всякая нечисть — ворье, налётчики, убийцы, грабители, в сёлах заполыхали дома, на заводах начали бастовать рабочие.

Она боялась того, что происходило в мире, искала защиты, и ей показалось, что такой защитой может быть Распутин. Раньше у неё был Георгий, сильный и бесстрашный человек, победитель нескольких матчей по английскому боксу, кавалер боевого ордена, сейчас Георгия нет, а гулкая петербургская квартира стала пугать Ольгу Николаевну...

В конце концов она согласилась встретиться с Распутиным, хотя сомневалась в целесообразности этой встречи до самого последнего момента — внутри возникал протестующий холод, сковывал движения, в висках рождалась стыдливая тяжесть — до неё доносились слухи о попойках Распутина и вечеринках, в которых он участвовал, о плясках с цыганками, об отношениях «старца» с дамами из высшего света, — но всё-таки переломила себя и, когда Распутин подъехал к её дому на платном автомобиле, села в машину.

Пожалуй, только сейчас она подробно рассмотрела «старца», его сухое, сжатое с боков лицо с широкими татарскими скулами и большим носом, его светлые, очень колкие глаза. Распутин часто доставал из кармана костяной гребешок и тщательно расчёсывал им чёрные, блестящие, пахнущие репейным маслом волосы, словно бы боялся беспорядка на голове... Хотя борода, которую он мог расчесать тем же костяным гребешком, была спутана, сбита набок, словно старый ватный ком, раздерганный ветром, из неё торчал какой-то мусор — на бороду он не обращал совершенно никакого внимания. Ольга Николаевна пригляделась: что за шелуха торчит из волосьев бороды? Оказалось — подсолнечные сплёвки, скорлупа.

Через некоторое время Ольга Николаевна поняла, в чём дело: на лбу Распутина, под самыми волосами, бугрилась бледная кожистая шишка, и Распутин, стесняясь, тщательно прикрывал её волосами, боялся: а вдруг волосы сдвинутся в сторону и обнажат дефект?

Распутин снова сунул шампанское в ведёрко, привычно откупорил бутылку мадеры, вогнав ей в горло, туго заколоченное пробкой, штопор с простой деревянной ручкой. Лихо выдернув пробку, поднёс бутылку к большому, с крупными тёмными ноздрями носу, с шумом втянул в себя воздух.

   — М-м-м, какой славный дух!

   — Действительно, славный, — согласилась с Распутиным Ольга Николаевна, чуть отодвинулась от «старца»: ей показалось, что он опасно приблизился к ней. Ольгу Николаевну даже чуть встряхнуло, когда она увидела его несимпатичные, костлявые, с утолщениями на сгибах пальцев руки, оплюснутые коричневые ногти с застывшими полосками грязи под ними.

   — Всякое вино перед употреблением надо взбалтывать и брать на язык — а вдруг невкусно? А вдруг отрава? — Он неожиданно дробно, по-ребячьи рассмеялся, похвастался: — Нет, отрава меня не возьмёт. Исключено.

   — Свят-свят-свят, — Ольга Николаевна не сдержалась, перекрестилась. — Да о чём вы говорите, Григорий Ефимович! Упаси вас Господь! А моя фраза насчёт отравы — это так, неумная и очень неудачная реплика.

   — Я свою жизнь знаю, голубушка, на много лет наперёд, — сказал Распутин, — знаю, что в ней будет...

   — Не страшно, Григорий Ефимович?

   — Нет. Знаю, что меня убьют. — Он замолчал и грустно, тяжело вздохнул. — И убьют здесь, в Петрограде.

   — Может, вам уехать отсюда домой?

   — В Покровское? А смысл? Да и не могу я. — Распутин отрицательно покачал головой, — Нет, уезжать мне из Питера нельзя. Без меня Алёша погибнет.

Ольга Николаевна не сразу поняла, какой Алёша погибнет, если Распутин покинет город, и поняла лишь, когда с её языка уже соскользнул недоумённый вопрос:

   — Какой Алёша?

   — Будущий государь всея Руси, — гордо ответил Распутин, — Алексей Николаевич, наследник престола.

   — Прошу прощения, Григорий Ефимович, — Ольга Николаевна поймала колюче-ехидный взгляд Распутина и невольно поёжилась. — Не сразу сообразила...

   — Вот только я не знаю, кто меня убьёт, — помрачнел Распутин, вздохнул с неподдельной печалью, — то ли кто из своих людей, из чёрной кости, таких же простых, как и я сам, то ли из кости белой, из ваших... Если меня убьёт какой-нибудь граф или барон — быть на Руси большим потрясениям, трон рухнет, и ни папа, ни Алёшка мой тогда царями не будут. А если убьёт кто-то из своих, такой же раб, как и я, — тогда ничего... Страшного ничего не случится, Россия всё перетерпит, перемелет, пережуёт, потрясётся немного и покатится дальше.