Царский приказ - [36]

— А через кого же надеетесь вы доставить вашу просьбу государю императору? — спросил подьячий.

— Уж это мое дело, — ответил Максимов с такой самоуверенностью, что он почувствовал невольно уважение к своему клиенту и решил про себя, что деньги за ним не пропадут.

Дело двинулось с изумительной быстротой. Не прошло и недели, как Максимова пригласили явиться к обер-прокурору Синода, который, сняв с него показание, сообщил ему о желании государя дать ему удовлетворение. Не успел Максимов опомниться от этого известия, как его потребовали к архиерею, последний подтвердил то же самое.

Снова заговорили в Синоде про дело Максимова, но теперь уже в другом тоне, начальство любезно заговаривало с ним, сослуживцы поздравляли его. Однако вскоре стало известно, что между митрополитом и членами Синода возникли разногласия по делу о расторжении брака, и оно снова затормозилось.

Подьячий настойчивее прежнего продолжал намекать на необходимость войти в соглашение с другой стороной, чтобы заручиться от нее согласием на развод, но Максимов продолжал отказываться от свидания со своей названой супругой.

Так прошел апрель.

С наступлением весны душевное настроение молодого человека не прояснилось и его унылый вид приводил Батманову в досаду.

— А и капризен же ты, голубчик!.. Ничем тебе не угодишь, — заметила она однажды Максимову, удивляясь, что он мало радуется хорошим вестям, которые она ему сообщала. — Другой на твоем месте козлом бы запрыгал от радости, что из-за него Синод с митрополитом грызется, а ты все повеся нос в меланхолии ходишь.

Он спешил возразить, что она ошибается, что он счастлив и доволен, но в глубине души не мог не сознаться, что графиня права, и с досадой спрашивал себя: что ему собственно нужно? Но ответа на вопрос не находилось, и безотчетная тоска не переставала грызть ему сердце.

Право же, то, что происходило с ним, можно было приписать колдовству. Куда делись его беспечная веселость, его способность радоваться всяким пустякам: новому платью, смешному рассказу, улыбке хорошенькой женщины? Ничто его теперь не забавляло. Разговаривая с ним, обер-прокурор, архиереи и сам митрополит, видя его угрюмое лицо и слушая его резкие, определенные ответы на все их вопросы и предложения, решили, что они имеют дело с опасным мизантропом, которого ни на какие уступки нельзя будет склонить.

А между тем во мнении государя относительно максимовского дела произошла перемена. Благодаря чьим-то указаниям государь заинтересовался дочерью Клокенберга и, не переставая принимать участие в положении Максимова, выразил желание, чтобы это дело было окончено к обоюдному удовольствию супругов.

Получить согласие Кетхен на развод становилось со дня на день необходимее. Но Максимов продолжал упорствовать в своем отказе видеться с ней и впадал в такую ярость при ее имени, что его поверенный перестал упоминать про нее и решился действовать помимо своего клиента.

Все, точно сговорившись, приставали к несчастному Максимову с советами, расспросами и требованиями самого раздражительного свойства. Отец снова затеял с ним переписку о его женитьбе, и однажды молодой человек получил от него письмо; последнее до такой степени расстроило его, что он всю ночь не сомкнул глаз. Соглашаясь следовать советам Батмановой, старик Максимов не торопил сына со свадьбой, но ему надо было знать, может ли он обнадежить родителей невесты обещанием, что их брак состоится будущей зимой. Читать это письмо было очень тяжело, но отвечать на него было еще тяжелее. Разорвав штук сорок начатых ответов, Максимов встал из-за письменного стола, когда солнце было уже высоко, совсем измучившись, ничего не написав, кроме обрывков мыслей, годных только для того, чтобы быть брошенными в печь, не раздеваясь бросился в постель и заснул как убитый.

В этот день Мишка насилу добудился барина. Первой мыслью последнего, когда он очнулся от сна, было сознание, что сегодня надо все кончить, то есть написать отец про случившуюся с ним историю, прибавив к этому, что его развод скоро состоится и что он в самом непродолжительном времени приедет к нему свободным человеком. Но он решил, что это письмо напишет завтра, а сегодня повидается со своим поверенным и скажет ему, что он на все готов, лишь бы только его дело кончилось скорее. Однако то, что подразумевалось под словом «все», казалось ему так тяжело исполнить, что он решился не думать об этом до последней минуты. Со службы он пойдет к подьячему, и они вместе решат, как поступить.

В этот день товарищи как-то особенно досадливо приставали к Максимову с расспросами насчет его дела и с рассказами о том, какие пререкания оно возбуждает между членами Синода и митрополитом. Это дело сделалось злобой дня.

Наперебой рассказывали Максимову, что сказал такой-то архиерей и что возразил такой-то. Товарищи по службе, все такие же пробивающиеся в люди бедняки, как и он, гордились отличием, выпавшим на долю их сослуживца, и предсказывали ему блестящую карьеру. Им казалось, что теперь, когда сам государь узнал про его существование и заинтересовался его судьбой, он не останется долго в том же чине: ему непременно должны дать в скором времени повышение, а может быть, ему предложат перейти в другое ведомство. Никто не понимал, как тяжело Максимову и что он готов бежать на край света, чтобы не слышать про это злополучное дело.