Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [24]

   — Вот так сон! — сказал Щегловитов, и, вскочив с постели, он, как сумасшедший, подбежал к решётке.

Сон — была действительность: если бы Щегловитов мог не верить глазам своим, то он должен был бы поверить обонянию: вкусный пар кулебяки ударил ему прямо в нос.

Щегловитов ещё раз попробовал просунуть руку сквозь решётку: палец не доставал вершка на три до кубка с пенящейся брагой... Щегловитову и в голову не пришло, что если за ним наблюдали давеча, когда он ел просвиру, то теперь наблюдают и подавно...

   — Дай Бог силы! — сказал он и, схватившись за два прута решётки, рванул их изо всей мочи. Один из прутьев слегка, чуть-чуть раздвинулся, но выдержал напор. Щегловитов вцепился в него обеими руками, пошатал его направо и налево, к себе и от себя. Чувствуя, что прут поддаётся, он с удесятерившейся от отчаяния или от надежды силой приподнял его кверху. Прут заколебался, погнулся, запищал и с треском вылез из нижней сваи, вытаскивая за собой кирпич.

В мгновение Щегловитов выбил ещё два прута, перелез через решётку, выпил залпом полкружки браги и заел её осетриной. Потом он допил брагу, съел кусок кулебяки и, усевшись на мягкое кресло, стоявшее перед накрытым столом, принялся за индейку и за вина.

Он не мог прийти в себя от восхищения и в это время не думал ни о чём, кроме еды и питья. Будущее начало существовать для него только тогда, когда он наелся досыта, и первая его мысль была — страх за будущее. Так голодный лев готов растерзать и тигра и леопарда, сытый лев боится напасть даже на безоружного человека.

«Сейчас придёт Деревкин, — подумал Щегловитов, — решётку починят, опять завесят её картиной с сосисками, а я опять голодай!.. Запасусь-ка чем-нибудь на всякий случай, а там посмотрю, куда ведёт вот эта дверь...»

Он сложил в кучку запас, достаточный, казалось бы, для пяти человек на целую неделю, и собирался уже нести его в свою кладовую, как дверь тюрьмы заскрипела, и в неё вошёл Деревкин в сопровождении четырёх приставов и ещё одного нового лица.

В этом шестом посетителе Щегловитов узнал окольничего князя Михаила Никитича Львова, председателя следственной комиссии по делу о последних стрелецких смутах.

   — Ба! Фёдор Леонтьевич, — сказал князь Львов весёлым голосом, — ты, кажется, уже поужинал и меня не хотел подождать.

Щегловитов стоял сконфуженный, как будто в самом деле виноватый.

   — Я очень проголодался, князь Михаил Никитич, — отвечал он, — и не выдержал...

   — Вижу, аппетит у тебя благословенный: неужели от индейки только и остались эти две кости?..

Большая часть индейки лежала под креслом, в провизии; но Щегловитов не счёл нужным говорить о ней.

   — Здесь и без индейки осталось довольно, — отвечал он. Вот пирог, осетрина, две непочатые курицы («Напрасно не прибрал я одной», — подумал он), арбузы, яблоки... — И, взяв одно яблоко, он в два глотка проглотил его, как будто желая этим доказать, что он съел совсем не так много, как казалось.

   — Оставь нас, — сказал князь Львов Деревкину, — мне надо переговорить с Фёдором Леонтьевичем.

   — Не прикажете ли, твоя княжеская милость, составить протокол о разбитии решётки? — спросил Деревкин.

   — Не надо протокола: я до протоколов твоих не охотник; завтра велишь починить решётку — и концы в воду. По-настоящему следовало бы с тебя с первого взыскать за то, что решётка гнилая, что ты недосмотрел... Ну, да Бог с тобой, убирайся со своими молодцами, и, чур! к слуховому не подходить и в расседину[28] не глазеть!

Деревкин с молодцами вышел; князь Львов проводил их за дверь, а Щегловитов, — куда ни шло, — воспользовался своим минутным, может быть, одиночеством, чтобы перенести провизию из-под кресла в солому.

Когда князь Львов возвратился в тюрьму, Щегловитов сидел уже на своём прежнем месте, за столом, и с самой невинной миной допивал стакан вишнёвки.

   — Ну, поговорим теперь, Фёдор Леонтьевич, поговорим по-приятельски, я принял предосторожности, чтобы нас не подслушивали.

В течение своей долголетней службы Щегловитов часто встречался с князем Львовым то по службе, то на пирах, то при дворе. Идя разными дорогами и не имея общих интересов, они никогда не ссорились между собою и были скорее в хороших, чем во враждебных отношениях. Кроме того, Щегловитов знал, что князь Василий Васильевич Голицын не любит князя Львова, и уже это одно давало князю Львову право на расположение Щегловитова.

   — Ты понимаешь, Фёдор Леонтьевич, — сказал князь Львов, — как мне неприятно, как прискорбно быть председателем следственной комиссии и начальником тюрьмы, в которой тебя подвергают такой жестокой пытке! Таковы необходимые следствия междоусобий: брат идёт на брата, сын на отца, и никто уступить не хочет, а иногда и не может. Что я не имею к тебе вражды, ты видишь уже из того, что для тебя я нарушил долг службы, придя сюда на сутки раньше, чем следовало бы... Не время нам разбирать теперь, чьё дело правое: я стою за царя Петра и вижу в нём залог будущего могущества России, ты предпочитаешь партию правительницы и стоишь за отжившее министерство князя Василия Васильевича Голицына. Он, конечно, великий министр, он государственный человек...