Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [137]
— Неужели всё это было так?.. Да, я теперь припоминаю: и принуждённо-шутливые его ответы мне, и притворно-холодный ответ его Расину-отцу. Какой, однако, удивительный мальчик, этот Голицын! Я ещё подобной дружбы между товарищами не встречал. Решиться на такое унижение при публике, да ещё при такой публике!.. А я предлагаю ему переэкзаменовку, о которой он и думать не хочет!.. Дайте-ка мне этот склеенный парафразис. Я его покажу и Арно, и Буало, и Расину... Он сделал мне сюрприз, — так и я же усюрприжу его!.. Только помогите мне: сделайте как-нибудь, чтоб до раздачи призов он думал, что Расин получил тройку. И Мира попросите не проболтаться.
— Не беспокойтесь, господин аббат, Мира ему ничего не скажет: они друг на друга дуются; и если только мне удастся помешать Голицыну ехать нынче к Расинам, то тайна сохранится легко: поведу его ужо в кофейную Прокопа и обыграю в бильярд.
— А за что Мира поссорился с Голицыным? Прежде они были так дружны.
— Так, из-за каких-то пустяков, господин аббат, не знаю наверное, но кажется, тут отчасти и мой Ментор причиной: Голицын советовал мне никому его не показывать, а Мира срисовал его... Да они уже и прежде за что-то не поладили.
— Кстати, господин Аксиотис, не в упрёк будет вам сказано, когда успели вы подкинуть вашего Ментора в шляпу господина Буало?
— А разве он был у него в шляпе, господин аббат? — Право, не понимаю, как он попал туда, я только в то время, как вы экзаменовали Бельгарда, и заметил, что Ментора у меня вытащили; он был вот в этом кармане.
Тут Аксиотис рассказал аббату, как он имел намерение лично поднести ему свой рисунок; как Миша взял с него слово этого не делать, как он, Аксиотис, подозревал Педрилло и как ошибся в этом подозрении.
— Когда я увидел Ментора в руках господина Буало, — прибавил Аксиотис, — то я очень пожалел, что не сжёг его перед экзаменом; и пожалел я об этом не оттого, что вы его увидите, господин аббат, а оттого, что вы можете подумать — как это и вышло, — что я подкинул его потихоньку.
Рассказ Аксиотиса дышал такой искренностью, что аббат ни на минуту не усомнился в ней.
— У нас в Сорбонне, — сказал он Аксиотису, — с некоторого времени завелись недобрые люди. Вот хоть бы и история с книгами Голицына; до сих пор не знаем, чьё это дело. Букинист называет какого-то бакалавра Гаспара.
— Гаспара? Альфреда? — спросил Аксиотис. — Маленького, рыженького, с веснушками на всём лице?..
— Нет, высокого брюнета. А разве вы знаете Альфреда Гаспара?
— Лично я его не знаю, но Голицын говорил, что года четыре тому назад к нему часто хаживал этот Гаспар со своим дядей, учителем фехтования.
— А-а-а! — прошептал Ренодо и простился с Аксиотисом, ещё раз поблагодарив его за доставленное ему и его гостям истинное наслаждение.
Как ни спешил Чальдини к торжественному акту, на который Ренодо приглашал его и особенным, собственноручным письмом, и собственноручными приписками в письмах Миши, он, однако, опоздал бы на целые сутки, если б, по случаю попавшего в шляпу Буало Ментора, главное торжество акта — раздача призов и пересадка, — не было отложено до следующего дня. Чальдини подъехал к пансиону в то время, как Ренодо отправлялся экзаменовать студентов, не успевших проэкзаменоваться накануне. Поговорив с аббатом минут пять или шесть, Чальдини с весёлым лицом вошёл к молодым людям. Миша первый увидал его и кинулся к нему навстречу. Педрилло при виде дяди слегка побледнел, но тоже засуетился и встретил его радостными восклицаниями. Аксиотис, которому Расин, переезжая после экзаменов к отцу, уступил свою кровать и поручил свой письменный стол, тоже обрадовался доктору Чальдини, хотя был знаком с ним только через письма Миши и Педрилло. Он подошёл к доктору и сам отрекомендовался как товарищ и друг Миши. Итальянец не без труда понял полугреческую и полуфранцузскую латынь Аксиотиса, однако, услыхав его имя, крепко пожал ему руку.
— Прошу вас, господа, — сказал Чальдини, обращаясь ко всем трём молодым людям вместе, — иначе как по-французски со мною не говорить: я хочу усовершенствоваться в этом языке, которому учусь уже пять месяцев. Видите, для пяти месяцев я сделал порядочные успехи: мне надоело разъезжать по Парижу с переводчиками.
— В добрый час, — сказал Миша, — давно бы вам так. Я, с своей стороны, обещаю, что вы от меня не услышите ни одного слова иначе как по-французски.
— Если б вы приехали минут на пять раньше, дядюшка, — сказал Педрилло тоже по-французски, — то застали бы нашего аббата, и он рассказал бы вам, какой бурный был у нас вчера экзамен; вот герой этого экзамена: Аксиотис. Какой он мадригал посвятил вчера аббату и как потом читал стихи из «Илиады»!
— А ты таки показал Ментора? — спросил Миша у Аксиотиса. — И потом стихи читал? Что ж ты мне ничего не рассказал об этом?
— Забыл, — отвечал Аксиотис, — заигрался вчера в бильярд...
— Я бы приехал не десятью минутами, а целым часом раньше, — сказал Чальдини, — но по дороге я заехал к графу Шато Рено. У него нынче большой вечер, на который и вы званы, Миша, хотя граф и жалуется, что вы его совсем забыли. Ты тоже, Педрилло, если желаешь быть представлен графу...
