Царица Прасковья - [70]

На погребение царицы употреблено было 624 свечи, всего сожжено воску 6 пудов 11 фунтов, по разным ценам на 73 р. Берг-Коллегия потребовала этих денег от наследниц Прасковьи; но управитель их отвечал, «что денежной казны в присылке из вотчин их высочеств не имеется, а понеже те восковые заводы заведены из кабинета его величества, и чтоб тех денег на комнате их высочеств не спрашивать, ибо те свечи употреблены на погребение ее величества государыни царицы».

Государь повелел поставить свечи на кабинетский счет[177]. В Кабинет его поступило, по случаю распорядка дел Прасковьи, много челобитен разных лиц об удовлетворении их следуемыми им деньгами, получки которых они никак не могли добиться от царицы. В числе челобитчиков был и воспитатель дочерей Прасковьи, Стефан Рамбурх. «В прошлом 1703 году, — писал между прочим француз, — зачал я по указу со всякою прилежностью танц учить их высочествам государыням царевнам, племянницам в. и. величества, которым служил до 1708 году и того пять лет. А за оные мои труды обещано мне жалованья по 300 рублев на год, к чему представляю по свидетели господ Гуйзена и Остермана, которые тогда их высочествам и немецкой язык учили. Однакож принужден после десятилетних моих докук в Москве дом мой оставить. И приехав в Петербург, непрестанно просил о выдаче моих денег ея величество блаженной памяти государыню царицу, которая изволила ото дня до дня отлагать. А после смерти ея величества бил я челом ея высочеству, государыне царевне герцогине Мекленбургской, которая не изволила ж мне никакое удовольствование учинить…»

Вследствие чего Рамбурх просил государя выдать заслуженные им 1500 рублей, чтоб верные труды вотще не остались, и ему, Рамбурху, «при глубокой его старости, с великою фамилиею возможно было пропитаться, непрестанно Бога моля о здравии государя и всего августейшаго дома».

Государь внял мольбам. Француз получил следуемые деньги, кроме того, годовой оклад и, обрадованный милостями, не замедлил ударить новой челобитной. Как истый француз, он жаждал — чина! С упреком ставил он на вид то обстоятельство, что «францужанин не возмог от царевен никакой уплаты трудам своим получить», а между тем ему принадлежит честь «обучения их высочества зачалу или основанию французскаго языка». Учитель просил какого-нибудь чина, который, по его уверению, нужен был для упрочения и вящего обучения двух его сыновей во Франции «таким наукам и художествам, какия его величество повелит, чтобы с своим возвращением в Россию возмогли бы достойно явиться в службу и с пользою могли бы быть употреблены»[178].

Неизвестно, получил ли желаемый чин докучливый француз, но, во всяком случае, справедливый упрек его Катерине Ивановне теряет свою силу, когда знаешь расстроенное положение ее финансов.

Она сменила казначея Тихменева, старинного врага Деревнина, но дела от этого не улучшились. Секретарь Арцыбашев, которому государь вместе с другими поручил рассмотреть приходо-расходные сметы комнаты их высочеств, никак не мог добиться толку, куда делась та или другая сумма, выданная покойной царице из Кабинета и не введенная в расход[179].

Оклад царевен Катерины и Прасковьи в 1723–1724 годах был следующий: в год на две комнаты отпускалось 9000 руб.; на четыре комнаты, за конские кормы, за дрова и за починку карет — 3203 р. 84 коп., чиновным боярыням, казначеям, постельницам, девицам, истопникам, сторожам, крестовым дьякам, портомоям и портомойным сторожам — 953 р. 60 коп. Дворовым, конюшенным и верховым людям — 1740 р. 73 1/2 коп., итого на оба двора царевен в год шло — 14 898 р. 17 1/2 коп.

В смете на 1725 г. последовали некоторые перемены, но не к увеличению, а, напротив, к уменьшению оклада: на две комнаты царевен отпущено было на год на конские кормы, на дрова и починку карет — 1601 р. 92 коп.; чиновным служительницам и крестовым дьякам — 476 р. 80 коп.; дворовым и конюшенного чина людям — 870 р. 36 3/4 коп.; да на рожь и овес — 3380 р., итого: 6329 р. 8/4 коп.[180]

Единственный и любимый брат царицы, Василий Салтыков, не присутствовал на похоронах сестры и, получив известие об ее кончине, сильно опечалился. Обе племянницы написали ему в один и тот же день — 19 ноября 1723 г. — утешительные и буквально одинаковые письма.

«Василий Федорович! Уведомились мы, что вы от болезни своей нетокмо (не) выздоровели, но и еще болезнь вам прибавилась; а к тому ж зело печалитесь о кончине государыни нашей матушки. Правда, что ея печаль зело чувственна нам всем; однако ж тому уже помочь невозможно, только что здоровье свое можете повредить. К тому ж, как мы слышим, что вы намерены ехать сюда к нам, и то свое намерение конечно извольте отложить и сюда не ездите, ибо мы надеемся, что сами в Москве будем. Пожалуй для Бога не печальтеся, хотя для нас. Царевна Прасковья».

Катерина Ивановна в своем письме несколько изменила только последнюю фразу: «Пожалуй, дорогой мой, не печалься. Ц. Екатерина»[181].

Сама же герцогиня, хотя писала, что «сия печаль зело чувственная нам всем», но, по свидетельству ее любимца, камергера Берхгольца, скоро утешилась.