Царевна Волхова - [2]

Но ответом на все её расспросы и мучительные размышления было только материно молчание. Сама Татьяна Гавриловна рассказала об этом Тасе только в больнице, перед концом. Так та узнала о загадке их рода, измучившей мать. Теперь знала о ней и Эля.

И вот, когда спустя год после смерти мамы бабушка стала являться Тасе во сне, весь привычный размеренный ход её жизни был сорван. Она поняла, что тайна бабушки настолько важна для них, — для неё самой, для детей, — что положила целью жизни раскрыть её. Раскрыть, какой бы страшной она ни была!

И взялась за поиски. Обзвонила и обошла всех, кто хоть сколько-то знал её бабушку. Все покачивали головой. Сочувствовали. Недоумевали. Для многих было не понятно: как можно так истово верить снам и пытаться найти ответ на вопрос, который, собственно, теперь не так уж и важен… Анастасия женщина со вполне удавшейся судьбой, у неё работящий и преданный муж, прекрасные дети… Так, при чем тут давно умерший и к тому же незнакомый даже матери человек? При чем тут какой-то сон?

Другие вполне понимали Тасю, но помочь ничем не могли. О прошлом Антонины Петровны им известно было немногое: будто появилась она в Москве в конце сороковых, а до этого жила, кажется, где-то на Волге. Но где именно никто не знал. Да, Тасина бабушка была женщиной очень скрытной!

При этом начало происходить нечто странное. Чем настойчивее Тася пыталась выполнить просьбу покойной бабушки, чем больше нервничала, пускаясь на поиски безвестного деда, тем отчетливей реагировала на это незримая ткань её жизни. Она стала рваться. Что-то сломалось в налаженном механизме судьбы семьи, дотоле вполне благополучной и счастливой. Но о том, что случилось с ними — об этом речь впереди…

* * *

Эля тихонько обняла маму за шею и прижалась холодной щекой к её волосам. И едва не крикнула в голос, вдруг заметив, что эти чудные, густые, темные с медным отливом волосы пестрят сединой.

Тася поднесла к губам прозрачную Элину руку, а потом не удержалась расплакалась. Она плакала глухо, давясь слезами, силясь их побороть, задыхаясь от этого и плача все пуще.

— Ну, мамочка ну, миленькая, пойдем! — уговаривала дочь, неловко гладя ей лицо, и плечи, и волосы. — Надо Сене помочь, а потом мы поплачем с тобой, а сейчас он… температура высокая у него.

Будто стальной обелиск вырос вдруг возле стола, у которого притулились они, — это встала Анастасия, словно впервые услышав, что сыну плохо. Словно только теперь смысл этих слов пробил брешь в заслоне, которым привычно оборонялась от бед с недавних пор. Теперь — такая! — она могла сквозь стену пройти… Только глаза её вдруг погасли.

И уж глубокой ночью, когда Сенечка заснул наконец, напоенный отваром малины, чаем из листьев смородины и аспирином, Тася, виновато потупясь, спросила.

— Эльчик… а сон-травы не осталось?

— Ну, мам! — Эля умоляюще взглянула на мать, но встретив пустой неживой её взгляд, сдалась.

— Там… я тебе немножко оставила.

И стремглав метнувшись на кухню, вытащила из шкафчика плоскую бутылочку коньяку, задвинутую за штабеля кастрюлек.

— Откуда это? — поразилась Тася. — Ах, да… — она вспомнила как на прошлой неделе — на страшной неделе, когда переехали они сюда, в этот дом на окраине Москвы, она впервые купила себе не вина, как обычно, а коньяку. Много… Тогда к ней приехала Ксана, посидела с часочек, а потом… Нет, что было потом Тася не помнила. А вот эта бутылочка, как видно, осталась, а Элька её припрятала.

Она поцеловала дочь и ушла к себе.

И упала ночь в пустоту, в которой нет времени и не светят звезды.

И Эля никак не могла уснуть — она лежала без сна.

«Какой же мне достать сон-травы?» — думала она, кусая мизинец.

Когда не спала — Эля всегда так — кусала пальцы.

Мама как-то подметила, засмеялась: «Смотри, до косточки не проешь!»

Они всегда понимали друг друга. И сейчас тоже. Только не понимали что делать…

Жизнь — всегда такая светлая, радостная, полная до краев — вдруг оскалила зубы в звериной усмешке. Она разом сбила их с ног и глумилась, помахивая над головами мерным маятником времени, чудовищным как смертоносный стальной серп в рассказе Эдгара По.

«Неужели же? Неужели весь этот ужас как-то связан с тем, что я взялась за розыски деда? — часто думала Тася, глядя в окно, тонувшее в сигаретном дыму. — Но почему? Почему…»

Они попали в беду. И помощи ждать было неоткуда. И время застыло над ними душным пологом, непроглядное, как заболоченная вода.

Глава 2 ЦЫГАНКА

Анастасия Сергеевна Пронина — Элина мама — родилась в Москве в начале шестидесятых. Ее родители, люди милые и домашние, всю жизнь тихо-спокойно прослужили в советских учреждениях, думать не думая ни о вольности, ни о протестах. Им и так было хорошо! Но дочка Тася невесть от кого из предков переняла непокорную, диковатую жажду свободы. Все её упрямое существо требовало чего-то особенного — незнакомого уклада, отвергающего жизнь по накатанной колее.

Всю свою юность она готовилась поступить в театральный, занималась в хореографической студии дворца «Серп и молот», брала уроки у когда-то известной, а теперь одинокой и всеми позабытой актрисы — та обучала Тасю основам сценической речи и актерского мастерства. Старая актриса уверяла, что у её ученицы несомненный дар — стоило только взглянуть в сияющие распахнутые глаза цвета влажных каштанов, услышать звонкий заразительный смех, чтобы понять: у этой девушки дар Божий, ей многое дано и остается только уповать на удачу, а остальное приложится.