Царевна Софья - [51]

Молодой князь Андрей Хованский удостоился отдельного приговора. Он обвинялся в том, что «умышлял и советовал» заодно с отцом во всех его преступных замыслах, осуществлял вместе с ним «многие злые дела» и тем самым учинил «Московскому государству великое разоренье и в народе многую смуту», говорил про царя Алексея Михайловича «многие непристойные и поносные слова», членов Боярской думы «всех лаял, поносил и переговаривал с великою наглостию», называя их ворами, а сам в то же время присваивал казенное имущество и деньги. Особого внимания заслуживает один пункт обвинения: «Да ты ж говорил про благоверных государынь царевен такие великие и страшные дела, что выше сего написано, многим бесстрашьем, чего не только говорить, и мыслить страшно».^{158} Выражение «что выше сего написано» свидетельствует, что детали этих «великих и страшных дел» изложены в приведенном ранее документе, то есть всё в том же изветном письме. Следовательно, речь идет о мнимых намерениях князя Андрея убить царевну Софью и жениться на ее сестре.

Отец и сын Хованские оправдывались «с сильными очистками», то есть приводили убедительные доводы в свою защиту, слезно просили бояр провести расследование обстоятельств стрелецкого бунта, «от кого вымышлен и учинен был», устроить им очные ставки с действительными «заводчиками» мятежа и «безвинно их так скоро не казнить». По поводу мнимых матримониальных планов князя Андрея старик Хованский пообещал:

— Если сын мой всё так делал, как говорится в сказке, то я предам его проклятию.

Андрей Матвеев утверждает, что Иван Милославский сообщил о происходящем царевне Софье и та передала боярам указание, «чтоб невзирая отнюдь ни на какие их, князей Хованских, отговорки», приговор был немедленно приведен в исполнение. Хованских отвели на площадь у Большой Московской дороги, где, за отсутствием профессионального палача, стрелец Стремянного полка отрубил голову сначала отцу, а потом сыну. Вслед за ними были казнены Алексей Юдин, Борис Одинцов и еще несколько стрельцов из ближайшего окружения Ивана Хованского. Останки князей, положенные в заранее приготовленные гробы, были отвезены в соседнее село Городец и похоронены неподалеку от Троицкой церкви.^{159}

Так закончился насыщенный событиями день рождения государыни Софьи Алексеевны. На 25-летие царевна сделала себе самый дорогой и желанный подарок — реальную власть. Для этого пришлось переступить через кровь. Можно было после вынесения поверженным Хованским смертного приговора объявить помилование, заключить их в тюрьму до окончательного завершения стрелецкой смуты, потом отправить в ссылку. Ведь основная часть выдвинутых против них обвинений была надуманна, а за свои реальные проступки они не заслуживали казни. Но милосердие в данном случае могло бы показаться проявлением слабости характера регентши, что в тот момент было недопустимо. Решительный и жестокий поступок Софьи был призван произвести на правящую верхушку неизгладимое впечатление. Обезглавленные тела потомков Гедимина должны были служить вельможам напоминанием об опасности своеволия и непослушания государыне.

«Умирение столичного града»

Сразу же после казни князей Хованских была образована новая боярская комиссия, призванная управлять Москвой в отсутствие государей. В нее вошли боярин Михаил Петрович Головин, окольничий Михаил Федорович Полибин, думный дворянин Иван Иванович Сухотин и думный дьяк Иван Саввич Горохов. Главой комиссии был назначен боярин князь Федор Федорович Куракин, близкий к Милославским, однако он задержался в своей вотчине в Дедиловском уезде, поэтому руководство было возложено на Михаила Головина.^{160} Уже на следующее утро тот выехал из Воздвиженского в неспокойную Москву. Из представителей светской власти в столице оставался только Иван Сухотин, прежде входивший в комиссию Хованского, призванный обеспечить преемственность в деятельности московской администрации. Полибин и Горохов находились неизвестно где — по-видимому, прятались в своих загородных имениях, не испытывая никакого желания приступать к тяжелым обязанностям управления «мятежным градом».

Москва была вновь охвачена волнениями, спровоцированными на этот раз князем Иваном Хованским, младшим сыном Ивана Андреевича. О решении казнить его отца и брата он узнал от кого-то из бояр в Воздвиженском, в «государевом походе», и сразу же «ушел не дорогою, болотами и лесами, к Москве». Одновременно из Воздвиженского бежал его двоюродный брат князь Федор Семенович Хованский, но того по дороге «изловили».

Иван Хованский прибыл в Москву сразу после полуночи 18 сентября и тут же поспешил сообщить стрельцам страшную новость:

— Боярин князь Михайла Лыков, собрався с боярскими людьми, изрубили без указа великих государей отца моего и брата! Убили их без суда, без розыска, без ведома царского! Теперь хотят идти к Москве и рубить надворную пехоту всех!

Неточность сообщенных князем Иваном сведений объясняется тем, что он бежал из Воздвиженского еще до ареста старших Хованских. Но молодой человек не ошибся в главном: его родственники были мертвы. Известие о гибели «батюшки» Ивана Андреевича поразило стрельцов, поверивших, что готовится нападение боярских отрядов на Москву. Началось всеобщее смятение, весь город всполошился. Зазвонили набатные колокола, выбегавшие на улицу полусонные стрельцы говорили: