Царевна Софья - [20]

Стрелецкое буйство

В качестве основного подстрекателя к мятежу источники называют дядю царевны Софьи Ивана Михайловича Милославского. Ему активно помогали сын Александр и племянник Петр Андреевич Толстой, своими решительными действиями спровоцировавшие кровавые события.

Политические противники Нарышкиных особенно активизировались после 11 мая, когда в Москву вернулся Артамон Матвеев. Он сразу же был окружен многочисленными доброжелателями и друзьями, и стало ясно, что положение правительства вскоре стабилизируется, поскольку верхушка знати и большинство думных чинов по-прежнему поддерживали Петра. Однако, как часто бывает, социальное недовольство начинало выражаться в политических требованиях: среди стрельцов и значительной части посадского населения Москвы крепло намерение выступить в поддержку отстраненного от престола Ивана Алексеевича. Волнения среди стрельцов не утихали; более того, по словам Сильвестра Медведева, «наипаче нача огнь гневный в них на начальников, к тому же в прибавку и на иных времянников… горети».

Маховик кровавых событий разом раскрутился с невероятной силой. По Москве пошли слухи, что Иван Нарышкин в царской мантии уселся на трон, а вдовствующая царица Марфа Матвеевна и царевна Софья Алексеевна его ругали в присутствии царевича Ивана. Тогда Нарышкин будто бы в порыве ярости набросился на царевича, но женщины его остановили. Рассказывали также, что Марфа Матвеевна, выбежав на крыльцо, якобы жаловалась караульным стрельцам «со слезами и воплем», что братья Нарышкины «ее, государыню, били и косу оторвали», царевну Софью также «били и за власы драли», а царевича Ивана хотели задушить подушками.^{62}

Утром 15 мая в стрелецкие слободы примчались Александр Милославский и Петр Толстой, которые, «на прытких серых и карих лошадях скачучи», кричали, что «Нарышкины царевича Иоанна Алексеевича задушили, и чтоб с великим поспешением они, стрельцы, шли в город Кремль на ту свою службу».^{63} На колокольнях стрелецких слобод тут же стали бить в набат, у съезжих изб раздалась барабанная дробь; стрельцы поспешно собрались в полки и в девятом часу утра двинулись в Кремль со знаменами и пушками.

Правительство даже не подозревало о грозившей опасности. Лишь около полудня, когда боярин Матвеев после обычного утреннего доклада царице Наталье Кирилловне собирался ехать домой, на дворцовой Каретной лестнице к нему подбежал взволнованный князь Федор Семенович Урусов.

— Стрельцы уже вошли в Земляной город с своими полками и в Белый город входят!

Матвеев немедленно повернул назад и вместе с Урусовым положил царице тревожную обстановку. Караульный подполковник дежурившего в Кремле Стремянного полка Григорий Горюшкин тотчас получил приказ запереть все кремлевские ворота, но было уже поздно. Вбежавшие в апартаменты царицы перепуганные бояре сообщили:

— Оные стрельцы в Кремль уже со многолюдными полками вошли и стали с великим бесчинством кричать, что будто от бояр изменников, от Нарышкиных и от Матвеева, погублен царевич Иоанн Алексеевич и в животе уже его нет!

Можно представить, как эта весть должна была поразить Артамона Сергеевича и Наталью Кирилловну с братьями. Впрочем, отреагировали они по-разному: если Нарышкины до смерти перепугались, то видавший виды Матвеев приготовился к решительной борьбе за спасение себя и близких. Вероятно, именно он предложил выход из опасного положения: немедленно предъявить стрельцам живого и невредимого царевича. О том же сразу заговорили боярин Кирилл Полуектович Нарышкин и его сын Иван; вместе они «у ее величества государыни царицы слезно просили, чтобы тотчас объявить вышеименованного царевича государя, который нерушимо был всегда в прежнем состоянии».

Наталья Кирилловна вместе с Иваном и Петром вышла в окружении приближенных на Красное крыльцо, под которым бурлила вооруженная толпа разъяренных стрельцов. Их появление нисколько не смутило бунтовщиков. Самые деятельные, подтащив лестницы, взобрались по ним на крыльцо, выломали защищавшую его деревянную решетку и «дерзали говорить с самими их особами царскими с великою невежливостью». Обращаясь к Ивану, они, «как львы рыкая, нагло спрашивали»:

— Ты ли еси прямой царевич Иоанн Алексеевич? Кто тебя из бояр изменников изводит?

— Я ни от кого никакой себе злобы не имел, — смиренно отвечал царевич, — и никто меня не изводит, и жаловаться ни на кого не могу.

Стрельцы оказались в опасной ситуации: они подняли бунт против изменников, явились с оружием в царскую резиденцию для защиты государей. За такое дело можно было поплатиться головой. Зачинщики бунта решили не отступать и продолжали настаивать на измене Нарышкиных и Матвеева. Из толпы слышались обвинения, будто Иван Нарышкин «корону, диадиму и платье царское в Мастерской палате надевал на себя и приличным к достоинству царскому себя быть применял». Явная нелепость этих оговоров никого не останавливала, и толпа «непрестанно кричала о выдаче им бояр Ивана Нарышкина и братьев его и боярина Матвеева».

Артамон Сергеевич сам вышел за решетку крыльца, спустился вниз и встал перед разъяренной людской массой. При виде такой смелости стрельцы приумолкли и позволили пожилому сановнику обратиться к ним с речью. Матвеев «говорил им без всякого себе ужасного смертного часа страха, с прямонадежным о всенижайшем их стрелецком подданстве и о покорении пред своими природными и законными государем царем и государынею царицею, с разумным напоминанием прежних их служеб всех и верности». Стрельцы заколебались, некоторые даже начали просить Матвеева выхлопотать им прощение царицы. Но всё дело испортил самоуверенный и вздорный князь Михаил Юрьевич Долгорукий, управлявший Стрелецким приказом с начала 1682 года вместо больного престарелого отца. Заметив признаки раскаяния, он также спустился с крыльца и грубо, «жестокими словами» приказал бунтовщикам убираться из Кремля в свои слободы, угрожая в случае неповиновения расправой. Взбешенные стрельцы, ненавидевшие своего спесивого и злого начальника, набросились на него в едином порыве, швырнули на подставленные копья, а затем бердышами разрубили его тело на куски.