Царевич, не помнящий зла - [2]
Много дней и ночей носило меня по хлябям морским, и помутился рассудок мой от жажды, и ослабела память моя от долгих страданий. И подобрали меня рыбаки, ловившие у берегов Нижнего Египта, и выкормила меня молодая женщина, кормящая грудью, ибо был я беспомощнее младенца. Когда же по прошествии времени спросили меня: "Кто ты?" — промолчал я и не знал, что ответить, потому что не помнил. И богатых одежд, которые подносили к лицу моему, я не узнавал. И остался я жить в семье бедного рыбака, подобравшего меня в море, и вот: вместо царского дворца — жалкая хижина из нильского ила, смешанного с глиной, навозом и рубленой соломой. И стены ее из ломаного кирпича и обмазаны илом. Окна ее — дыры, заткнутые тряпьем, дверь ее завешена циновкой, плоская крыша выложена пальмовыми листьями и стеблями камыша, и всякое время ходят по ней куры. И вместе с сыновьями рыбака, у которого я жил, выходил я в море, чтобы ловить, и два года ловил я рыбу в Красном море, как простой смертный. И ладони мои загрубели от тяжелых сетей, набухших соленой морской влагой, и по ночам соседская девушка выбирала из моих волос сухую рыбью чешую.
Однажды, проезжая по землям своего нома, увидел меня номарх и велел следовать за собой, так как понравился я ему лицом своим. И сказал он мне: "Будешь мне как сын, ибо жена моя бесплодна, и нет у меня детей". И остался я у номарха вместо сына. И вот — отправился мой приемный отец в Фивы и взял меня с собою, и сказал мне: "Отдам тебя в школу писцов, ибо это почетное занятие среди людей". И приняли меня в школу писцов, и было там, кроме меня, еще тридцать девять юношей, а всего сорок, которым выдали по деревянному ящику с папирусными свитками и по бронзовой чернильнице, ибо все мы были дети из богатых семей. И сказал нам учитель с оттопыренным ухом, за которым он всегда носил тростинку: "Смотрите — и делайте, как я". И опустились мы на землю, и подвернул каждый из нас левую ногу под себя, а на выставленное правое колено положил чистый папирус и стал писать. И учились мы зачинять тростниковые стилья и различать виды папирусной бумаги по цвету ее, по запаху и длине. И взгляни: разве не отличу я теперь с одного взгляда папирус из Себенниты, что в Дельте Нила, от папируса из Таниса или Сомса, подобно тому как любой из непросвещенных легко отличит священный папирус, выделываемый из сердцевины стебля, от грубой оберточной бумаги для торговцев! И чертили мы иероглифы на бел[овой стороне] [4] бумаги, и был я первым среди учеников, потому что вылетало слово из уст учителя и были готовы уши мои, [чтобы услышать его [5]], И вот — пришел я к учителю и сказал: "Учитель, взгляни, что написал я сегодня ночью", ибо сам Тот [6] водил в ту ночь моей рукой. И дивился учитель, читая письмена мои, и говорил: "Поистине, чудесный дар вложили боги в сердце этого юноши", ибо было то, что я написал, как лучшее из того, что написано рукой человека.
И настал день, когда собрал нас учитель во внутреннем дворе храма и разорвал на себе одежды свои, и возопил: "Горе нам, ибо вознесся бог к окоему своему, царь Верхнего и Нижнего Египта Мерин-Птах XIII. Вознесся он в небеса и соединился с солнцем, божественная плоть царя слилась с тем, кто породил ее!" [7] И пали мы в пыль и рвали на себе волосы свои. И поднял учитель руку, призывая нас к тишине, и воскликнул: "Радуйтесь! Ибо обрели мы в этот день нового фараона, он тоже бог, сын бога, великий и могучий". И отозвал он меня в сторону, и положил руку мне на плечо, и сказал: "Будешь читать перед лицом фараона на церемонии". И вот […] увидел я прекрасную царицу, сидящую по левую руку от молодого фараона, и словно бы тень прошла по моим глазам, и провел я тыльной стороной ладони по лбу своему и вспомнил все, что было со мной до того, как подобрали меня рыбаки, ловившие в Красном море. И увидел я, что самозванец сидит на моем месте, и исказилось лицо мое от гнева, и хотел я схватить меч свой, чтобы пронзить негодяя, но не было меча на бедре моем. И узнала меня царица моя, и узнал меня новый фараон, ибо испуг отразился в его глазах, и протянул он руку, чтобы схватили меня стражники его. И бросили меня в темничный колодец как бунтовщика и подстрекателя. А наутро должны были меня казнить. Коротки ночные часы, и с каждой каплей воды [8] уходила от меня моя жизнь. И услышал я шорох наверху и, подняв глаза свои к круглому отверстию высоко над головой, увидел лицо немой служанки моей царицы. Кинула она мне веревку, и поднялся я по веревке наверх. И выступила из тени женщина и открыла лицо свое, и вот — о блаженнейший миг в моей жизни! — сама царица бросилась в мои объятия и зашептала, так что ее горячее дыхание обожгло мне кожу: "Охранники подкуплены. Ты должен бежать, ибо близится третья стража, и тогда будет поздно!" — "А ты? — воскликнул я, сжимая ее в своих объятиях. — Как же ты?" Но покачала она головой: "Фараон хватится меня, и во дворце поднимется переполох, и заметят исчезновение наше прежде, чем мы успеем уйти далеко. Беги один — и да будут ноги твои легки, как ветер!" И склонился я перед царицей своей, и вывела меня служанка ее со двора под покровом ночи, и побежал я из столицы на юг — так быстро, как только мог. И вот — в поле войско фараона, и увидели меня караульные и схватили меня. Не оказал я сопротивления им, но велел отвести меня к начальнику своему. И привели они меня к начальнику своему, а начальник их был знаком мне по походам против кочевников. И сказал я ему: "Не смотри на одежды мои, но смотри на лицо. Вот — я фараонов сын, который отправился по воле отца своего в Пунт и которого все считали погибшим. Но разве мог бы я стоять теперь перед тобой, если бы тело мое и кости мои лежали на дне морском? Не утонул я, хотя и бросили меня по приказу коварного жреца одного в утлой лодчонке посреди бушующего моря, — но вернулся живым и невредимым. Они же, хотя и остались на большом и крепком корабле, все погибли. Ныне же я хочу взять то, что принадлежит мне по праву". И склонился начальник царского войска перед своим законным повелителем. И той же ночью отобрали мы пятьдесят человек из войска и побежали быстро в столицу. И прошли мы во дворец беспрепятственно, ибо знали стражники начальника царского войска в лицо, он же в любое время дня и ночи имел к фараону свободный вход. А меня никто не узнал, ибо набросил я на себя одежду простого воина и прикрыл лицо свое плащом. И ворвались мы в царские покои, заколов охранников, стоявших у дверей. И вот — самозванец, бледный от страха и потный, как женщина после сношения. И сбросил я его за волосы на пол и хотел вонзить ему меч в горло, но удержал меня начальник царского войска и сказал мне: "О повелитель, удержи руку свою от убийства брата своего, ибо это брат твой". И склонил я слух к словам его и отбросил меч в сторону. И велел я прекратить резню во дворце, ибо и так уже достаточно было пролито крови. И воцарился я в ту ночь в Египте. Когда же настало утро, велел я слугам своим схватить смотрителя женских покоев, предавшего царицу свою, — и связали его и бросили в реку, кишевшую крокодилами, и сказал я придворным, которые при виде сего вострепетали за жизни свои и за жизни детей своих, ибо некоторые из них оказали мне в ту ночь сопротивление, — и сказал я: "Вот — первая и последняя казнь среди приближенных моих, ибо знаете вы, что ослабела память моя — и не помню я зла". И сказал я так потому, что разнеслась весть о злоключениях моих и я своими ушами слышал, как за спиной называли меня "царевич непомнящий". И восхвалили меня подданные мои и говорили: "Поистине — вот фараон, не помнящий зла!"
