Цареубийство в 1918 году - [8]
Думается, публикации помешала тема: разоблачение юристов и армейских чинов Колчака, «белых чекистов», как назвал их автор, использовав самый оскорбительный термин в собственном лексиконе, могло испугать издателей, вынужденных считаться с настроениями не слишком обширной массы читателей-покупателей.
Так или иначе, но рукопись, никем не тревожимая, пролежала в архиве Бориса Бруцкуса 60 лет. Но вот в 80-х годах произошел своеобразный «ренессанс» забытого автора: диссидент Виктор Сорокин познакомился с его статьями в чудом сохранившихся экземплярах «Экономиста» и, очутившись в Париже, совместно с иерусалимской исследовательницей Дорой Штурман издал их отдельной книгой. Она сделалась в некотором смысле «событием» эмигрантской литературы: экономист, американский профессор Игорь Бирман назвал Бруцкуса в рецензии «забытым пророком».
Однажды мне позвонил мой иерусалимский знакомый, «язвительный и находчивый физик» из 1-го тома «Архипелага», сосед Солженицына по Лубянке, – Виктор Каган и сообщил:
– В архиве вашего центра есть неизвестная статья Бруцкуса, где он очень смешно отзывается о Свердлове. Называет его Яшкой и хулиганом.
– А о чем статья?
– Об убийстве Николая II.
На следующий день я заказал ее в архиве. Что же заставило отложить текущие исследовательские дела. и заняться изучением неизвестной рукописи?
Глава 3
О СЕБЕ
Впервые о екатеринбургском расстреле я узнал зимой 1945 года, в 4-м классе школы No1 уральского города Ирбита.
Не слушая монотонное объяснение учительницы, читал на уроке под партой учебник и наткнулся на такие строки: «Уральский Совет решил казнить бывшего царя. 17 июля 1918 г. Николай II был расстрелян в Екатеринбурге».
Я запомнил этот случай исключительно из-за чувства удивления, которое во мне тогда возникло. Чего об этом писать в учебнике? В те годы казалось, что царя обязательно должны были убить: достойным учебника выглядело, например, отречение от престола, а казнь из такого отречения вытекала сама собой. Вот почему несколько строк в старом учебнике, сохранившемся в провинции (в новых, конечно, я ничего подобного потом не встречал) надолго растревожили мою память, а за ней и воображение.
Второй ступенью к сегодняшнему тексту был роман Лиона Фейхтвангера «Мудрость чудака или смерть и бессмертие Жан-Жака Руссо».
За истекшие с четвертого класса 13 лет я ни разу не встретил в печати даже упоминания о екатеринбургской казни. Но думать о ней приходилось, читая иностранные сочинения на схожую тему: мальчишки моего поколения взахлеб проглатывали «20 лет спустя» и «Графиню Шарни» А. Дюма-отца, пьесы о французской революции Р. Роллана, смотрели в кино «Дорогу на эшафот»… Разумеется, мы узнавали там, что Карла I судил Высший суд справедливости, а Луи XVI – Конвент, что обвинение монархам предъявили публично и дали возможность открытой защиты, что отчеты в суде и сама казнь были публичными. (Д'Артаньян, спрятавшись под плахой, слышал последний крик Карла I: «Remember!», т е. помни о кладе, припрятанном для наследника, будущего Карла II.) Но отроки революционным сознанием ощущали, что казни-то были предрешены Кромвелем или там Робеспьером, юстиция их лишь оформляла, а что такое революционный суд – это мы в нашей стране хорошо знали.
Вот почему так важен оказался для меня роман Фейхтвангера. В нем описывались заседания Конвента – как возражали против казни убежденные революционеры, надеясь что свергнутый монарх сумеет в будущем увидеть счастье освобожденного народа! По Фейхтвангеру, казнь Людовика Конвент утвердил с перевесом в один голос (историки уверяли меня, что это художественный прием, а на самом деле перевес составил не то 4, не то 6 голосов). Именно тогда, над страницами Фейхтвангера, в моем мозгу впервые зародилось сомнение в справедливости екатеринбургского расстрела: вон как во Франции сделали, а у нас решал какой-то Уральский совет… Не уральский же был император Николай II Кровавый, а всероссийский!
Должен признаться: казнь царицы и мальчика-наследника не тронула мое задубевшее сердце. Убийство Александры Федоровны лишь дублировало на русский гильотинирование Марии-Антуанетты, а меня воспитали на строчках Маяковского, которому в Версале превыше дворцов и фонтанов понравилась трещина на туалетном столике:
Что касается наследника, то и самого-то Николая убили, чтоб избежать угрозы реставрации, а живой наследник – опора вечных заговоров и монархических надежд.
Эти стереотипы одним блоком, в одно мгновение вывалились из моего сознания, и как сегодня помню белую ночь, когда все произошло. Я развлекался чтением газет на стендах в полуночный час, без фонарей, и вдруг увидел в «Комсомольской правде» статью, посвященную полувековой, «круглой дате» расстрела. Первая фраза сообщала: «В ночь с 16 на 17 июля 1918 г. в Екатеринбурге были казнены Николай II, его жена, их сын и четыре дочери, лейб-медик Боткин, дядька царевича матрос Деревянко, комнатная девушка Демидова и лакей Трупп, всего одиннадцать человек».
