Цареградский оборотень. Книга первая - [37]

Пока глядела царица на ту неравную сечу, ум у нее прояснился.

«Потрудились вы, мужья мои, на славу, — сказала она, когда с последнего непутевого жениха голова слетела и, кашляя, покатилась с горы к берегу. — Теперь отдыхайте. Натоплю вам баню, а после пожалуйте ко мне на ложе. Только по очереди и жребий заранее выньте, кому пестиком масло, а кому сметану взбивать.»

Попарились напоследок оба вместе, похлестали друг друга березовыми вениками, порассказали друг другу, где, как и с кем бились и пожалели, что не выйдет у них больше единого стяга, а то без труда бы вдвоем завоевали бы чужие царства и обогатились бы сверх всякой меры.

Взялись за жребий, и северскому броднику досталось вытянуть цельную косточку, а иному — сломанную. «Опять мне счастье дают наши северские боги!»- обрадовался северец, ведь первое-то масло всегда и легче, и веселей взбивается.

Бродник подбоченился и пошел к царице в опочивальню. Только поглядел на нее, как в глазах у его помутилось и колени расслабли, как мостовые быки в ледоход. Тряхнул он головой, глядит: спела царица. Обнял ее: мягка. Стал целовать губы и грудь ее налитую: сладка до того, что и мед после нее горек покажется. Тут бродник и задал своему песту работы, не топчась, не разминаясь, так задал, что от всех загадок царицыных мало чего вскоре осталось. Пень дубовый весь расселся, и все муравьи-осы из него от страху растеклись, унося своих личинок. А большой валун под пнем треснул, как от банного жара и холодной водицы, и былой крепостью своей весь в песок тронулся.

Глядит бродник между делом, каково царице, признает ли своих. Той, по всему видать, удобно с северским на своем царском ложе. Сначала она просто шипела-ахала, потом как будто величальную затянула на чужом наречии, а потом и вовсе глаза закатила, спала с лица и принялась пузыри пускать.

Как откинул бродник масло по-первому разу, так утер со лба пот и подумал, что рода не посрамил и как бы теперь предупредить сам-друга, что тому оставаться нечего, а убегать от беды пора.

Пока раздумывал-разводил чужую беду, царица охолонула, поворочалась, искоса, да зорко поглядела на бродника и говорит: «Чужой ты, не муж мне настоящий, хоть пестик у тебя не деревянный, а золотой, ладно отлит да искусно обточен. С полночи ты, обманщик, пришел. Из гиперборейских далей. Там хмельные меды пьют, а не вино, дар лозы виноградной. От тебя, перекатного, меня, как от меда, в голову ударило и закружило, будто в водовороте. А от мужа моего, богами мне суженого, вся сила ко мне в душу идет, и душа моя сначала потомится, потом разогреется и наконец вылететь из груди норовит и попорхать над цветами вроде разноцветной бабочки». Сказала такие слова царица и потянулась рукой куда-то в сторону.

«Чем мои-то меды хмельные хуже?»- только и успел удивиться северский бродник.

А никакого ответа так и не получил. Сверкнул в руке царицы острый серп, и отмахнула она броднику напрочь весь его уд.

Тут и полетел бродник с чужого ложа в одну сторону, а уд его — в другую. Летел, летел северец и очнулся на пустом месте, перед Влесовым домом. Вспомнил он разом все все свои небывалые подвиги, схватился руками за срамное место, поглядел в горсти — а оттуда ничего не улетело и не пропало, все осталось, с чем когда-то родился на свет! Вскочил бродник на Влесовой яме, зажмурился, чтоб не глядеть в глубину и от страха не провалиться опять, подобрал наощупь свой чудный шелом, перепрыгнул через круг-змея и, прибежал в свой град, радуясь, что остался жив и цел, и на бегу гадая, счастьем или той же пустой бедою свершилось дело у второго маслобоя.

Пришел бродник в град, отоспался у первого очага и, пробудившись, рек, что на родине уродиться лучше всего и никогда более он свои межи за спиной не оставит.

Пока старый жрец Богит видел в глубине священного озера времени хождение за тридевять земель первого северского бродника, княжич Стимар, задремав перед самым рассветом на пороге безродного дома, видел сон.

Ему снилось, что он в Царьграде и с великим трудом — то с разбега, то ползком — взбирается на купол-свод, раскинувшийся прямо над тронным залом дворца. Он то и дело соскальзывает с этого гладкого и круглого, как пол-яйца, холма, и спешит-торопится, зная, что василевс до конца своего заветного часа сидит на троне, а когда сойдет, то вся нелегкая княжичева затея пойдет прахом.

И вот наконец он достигает вершины и, достигнув ее на седьмом поту, принимается что есть силы колотить по темени купола железным пестом в надежде устроить полынью-прорубь.

Долго не поддается твердь, уже немеет у княжича рука. Но вот вдруг трескается купол лучами во все стороны, а его каменное темя проваливается под ударом песта вниз.

Смотрит княжич в прорубь и видит: глубоко, на самом дне, стоит трон василевса, а на нем сидит сам василевс, а на темени ромейского царя блестит золотая корона. И хочет княжич во сне дотянуться до короны рукой. Тянется — и все никак не достает.

И вдруг обламываются под княжичем края проруби, рушится под ним твердь и падает он с великой вышины прямо на голову василевсу и на его корону.

Тут княжич вскрикнул от страха, широко раскрыл глаза и увидел прямо перед собой красное солнце-колесо, катившееся из-под земли в небеса по белому, льняному одеянию жреца Богита.