Царь-оборванец и секрет счастья - [16]

Ленни перестал выступать на публике почти сразу после того, как я его покинул. С тех пор дела не складывались.

– Ты застал меня в лучшее время, – сказал он сквозь кашель. – Между двумя инфарктами. Двадцать седьмого января прошлого года был первый. Когда будет второй, я не знаю. И потом – этот диабет. Пришлось бросить пить. Ты не возражаешь, если я разуюсь? Ступни ноют, сил никаких.

Я свернул с шоссе и выбрался на грунтовку, ведущую через лес к его дому. Тут он был прав: я действительно вспомнил дорогу, пока подъезжал, во мне воскресло предвкушение, какое возникало, пока я пробирался на велосипеде сквозь туман к его дому летними вечерами. Дожди превратили грунтовку в грязевой поток, и я прокладывал путь между лужами, а Ленни рассказывал о своей жизни. И вот, наконец, его лачуга проявилась сквозь ливень в свете фар – скорее дом с привидениями, нежели памятная мне уютная хижина в лесу. Я вырулил на щебеночную подъездную дорожку. Мы стояли, мотор я не глушил. Ленни, кажется, не обратил на это внимания.

– Ну? – спросил он. – А у тебя как дела?

Молчу.

– Я все рассказал. А ты сидишь и молчишь. Собираешься выложить свою историю или как?

Я постучал по циферблату на приборной доске. Было уже за полночь.

– Да рад бы… в гости, – прошептал я, – но уже поздно. Давай… позвоню?

На лице у Ленни возникло разочарование. Он покачал головой.

– Позвонить мне? С чего бы? У меня и телефона-то нет! Ты не звонил мне восемнадцать лет! – он открыл дверь и шагнул под дождь, бормоча себе под нос: – Все понятно. Я принимаю тебя в ученики, стараюсь натаскать во всем, что знаю о сказительстве, терплю твою наивность – и что прошу взамен? Денег? Признания? Нет, ничего. Просто в один прекрасный день я прошу тебя рассказать мне свою историю – всего одну, – и что получаю в ответ? – он скривил лицо, стиснул горло руками и изобразил мой хриплый шепот: – «Мы… как-нибудь… пообедаем…»

Качая головой, он хлопнул дверцей и зашагал по лужам к дому. Когда он взошел на крыльцо, я вздохнул с облегчением. Злился на него, но, кроме этого, во мне шевельнулось кое-что еще – печаль. Эта встреча заставила потускнеть тот образ, который я так долго хранил, – образ великого рассказчика, сражавшегося с собственной темной стороной. Очевидно, темнота победила. И теперь я буду помнить его жалким стариком, что болтает околесицу под дождем. Подождал с минуту, развернулся и выехал на дорогу, уверенный, что больше не увижу Ленни.

Но, подъезжая к шоссе, я завозился, стало неспокойно. Показалось неправильным бросать все вот так. Когда я вернулся к подъездной дорожке, в доме было темно. Я прошел по грязи к порогу и постоял на крыльце несколько минут, не слыша ни звука. И когда уже было собрался уехать, услышал голос Ленни изнутри:

– Открыто.

Я вошел и увидел его: он сидел на корточках перед печкой и растапливал ее от пустой картонки из-под яиц; картонка ярко вспыхнула. Казалось, мое возвращение его ничуть не удивило.

– Присаживайся, – сказал он, не глядя на меня.

Перед печкой – там же, где всегда, – стояли два кресла. Я выбрал то, что поближе, у которого из подлокотника торчала набивка. Огляделся, насколько мог: кроме печки, светилась лишь керосиновая лампа на столе. В доме вечно царил беспорядок, повсюду лежали книги, на любой свободной поверхности. С тех пор горы книг выросли, и я видел, как их тени качаются в свете печного огня на каменном полу. Пачки старых газет, коробки и старый желтый чемодан. На всем лежала пыль, и, когда огонь занялся, по комнате поплыл ее сухой запах.

Ленни помалкивал, ковыряясь кочергой в огне. Наконец встал и ушел на кухню. Минутой позже вернулся с банкой орешков и двумя стаканами воды. Я уставился на банку, будто в ней притаилась змея на пружине, перевел взгляд на посуду с водой. Мне Ленни предложил простой стеклянный стакан, а себе взял хрупкий розовый бокал для вина, в награвированную полосочку.

– Это еще от моей бабушки, – объяснил он, поняв, куда я смотрю, – красивый, правда? Она его из Польши привезла. Когда-то их было четыре, но остался только один.

Ленни уселся напротив, набрав полную горсть орехов. Некоторое время я наблюдал за ним, все еще сердясь за то, как он повел себя со мной на бар-мицве. Но как бы я ни злился, жалость взяла верх. Мне хотелось ему помочь.

– Так что, ты собираешься говорить? – спросил он наконец. – Или будешь сидеть и таращиться на меня?

– Как… я могу… тебе помочь?..

– Я тебе уже сказал. Я хочу услышать твою историю.

– Мою историю?

– А что еще? – в голосе его послышалось нетерпение. – Послушай, Джоэл, ясно же по твоему лицу, что ты пережил до черта всякого. Я понятия не имею, что с тобой стряслось, но, судя по всему, кто-то добрался до твоего горла и выдрал из тебя душу. Ты в полном раздрае. Но, – добавил он, оглядывая меня с ног до головы, – костюм сидит отлично!

Его последнее замечание до меня дошло не сразу – много лет назад я рассказал ему эту папину шутку, и меня тронуло, что он до сих пор ее помнит. Меня внезапно захлестнуло чувствами. Я смотрел в огонь, а потом взглянул на Ленни – он сидел, широко распахнув глаза, ждал.

– Это… долгая история.