Царь и Россия - [94]

«Если мой закон плох, не исполняйте его», — говорит он, куда-то отъезжая. Так скажет Царь, и никогда не скажет Император.

После сближения с народом в Отечественную войну Государь Александр I порывается дать Земский собор. О том же Николай I пишет графу Киселеву. Он почти решается на генерал-губернаторства (области). Александр II и Александр III готовы подойти к областному управлению: мешает ревнивая бюрократия, ограничившись бюрократическим земством.

Много раз Государи готовы вернуться к самодержавию, но бессильны, восприняв «систему» императорства и боясь ее нарушить и поколебать, не восстановив в полноте самодержавия.

Вернуться не даст и другая сила — бюрократическая, завладевшая значительной частью имперской власти. Невидимо на престоле борются два начала, разные по существу, происхождению и значению.

Но коренное начало готово взять верх.

Внизу шло расхищение власти: «чиновник — внешнее орудие абсолютизма, механическое орудие власти, — начал жить для себя, исключительно в интересах самосохранения. У чиновников с Царем только деловая связь. Для власти чиновник не оказался достаточно безвольным, а для народа был эксплуататором».

Бюрократия ограничила императорство и, по образцу Запада, она еще более ограничит его парламентом. Неограниченным не только по титулу, но по существу права власти останется самодержавие, сохраненное Государем.

Самодержавие и было страшно обществу и Западу своими неограниченными возможностями.

Запад боялся Царя, а не Императора, в силу того, что самодержавие — народное. Царь был неразрывно силен в народе. Евреи не только не признают, но ненавидят Христа и Его учение, так как оно народное. То же, в малом примере, представляет ненависть к православно-народному самодержавию. Запад боится царско-народной силы, нападая на первую. Сломится первая, — сломится и вторая. Этого и добьется революция.

У императоров, от римского и до английского короля, отнималось все, кроме тоги, мундира, пенсии и короны. У самодержавия ничего не отнято: оно временно отошло от народа с Государем. От народа отпала сама его держава.

Мы — восточное государство — пробыли два века под императорством и рухнули опять-таки в форму западную — социалистическую, по последнему слову западной науки, взлелеянной императорством[225]. И никакой иной реальной, как большевистская форма, у вздорного и лживого учения социализма нет. Промежуточных станций социализма, на которых жизнь может остановиться — не существует.

И, рухнув, мы начнем искать, кто мы были и кем будем. Запутавшиеся в неправде евразийцы будут поздно доказывать доказанную жизнью истину, что мы восточники, а Салтыковы — что мы, погубленные Западом, им же спасемся. Хороши мы будем, если теперь начнем новую распрю!

Начиная с географии, Православия и кончая этнически плохими и хорошими свойствами, — нам некуда уйти от нашей восточности. И ни императорство, ни евразийство нас не изменит. Мы — мы, хотя бы и меняли выражения наших лиц и имен. А главное — Россия, — Россия, пока она не разделена и не расхватана по кусочкам Западом. И никаких entweder-oder[226] нам ставить нечего. Это доказал 1917 год. Мы изменить себя можем только сами, и в самой борьбе за право самим держаться или пропадем как русский народ, или победим как соборная нация всех народностей, удержав Россию сами, через Царя, сковав ее части этой властью.

Нет, утверждение графа Салтыкова, что роль Императора — борьба с народом, — незаманчиво. Самодержавие боролось с уклончивостью народа от государственных дел (не политика), с непокорением правде, закону и вере, но не создавало себе роли борца.

Царь печется о народной нужде. Когда нужно, самодержавие — не слабее диктаторского императорства, оно покоряет своей воле, и при Иване IV и Петре, рубивших головы супротивникам.

Царь первый страж страны от иноземных; Царь — врач, и вмешивается в жизнь народа, когда он болен, и оставляет его в покое, когда он здоров, и дает ему самоуправление для работы: хлеб насущный даждь нам днесь[227].

А императорский бюрократизм и парламентаризм зудит народ, вечно вмешивается, лживо опекает, тревожит жизнь, мудрит. Самодержавие — симптом здоровья, запаса сил; симптом начала — в противовес западной культуре — симптому конца. Тип самодержавия вырабатывался на глазах народа, составляя источник его силы, что и привело к могуществу Россию — так как в гуще народной до половины прошлого века жило духовное родство с народным, пусть и мужицким, былым самодержавием. Родство это и было ненавистно. Его и разбили. Долгие счастливейшие века Россия жила по-«Божьи», по совести, правде и в свободе.

Восточное самодержавие было гражданское, избегавшее вмешиваться в дела духа; но истовость, религиозный пафос царей витал перед народом как образец смысла жизни России.

В то время как Запад стоит за формы ограничительные или республиканские, по временам переходя в абсолютизм, смиренное самодержавие вершит над всем и неограниченно, так как в нем народный дух, не желающий себя ограничивать.

Народ знает, что ни по строению, ни по размеру, ни по духу Россия не схожа с другими странами — и равняться не хочет.