Царь и Россия - [92]
Известно лишь одно, что приняв вожаков партий в 1905 г., Государь был вне партий, и никаких отношений к ним не имел, и знал о них лишь через сановников.
Влияние партий — умеренных, обновления, националистов, прогрессистов и прочих — было совершенно ничтожно, как ничтожны были их «лидеры». Правая партия к 1914 году без денег почти не существовала. Этой партией руководили отставные бюрократы и члены Думы. Собрания были малочисленны и о них никто не знал. Вспышка фанатизма 1905 года угасла, и сил у правых не было никаких.
Не зная партийной жизни, Государь и здесь вводится в обман. В тревожные дни января 1917 года главари — часть правых депутатов и сановников — по телеграфу заверяют его и Государыню в готовности и огромной численности отделов Союзов. На самом деле организаций этих почти нет. Однако вера в эту «несуществующую» силу поддерживается сановниками и министрами, и такое уверение имело роковое значение на решение Государыни.
Последним обстоятельством, осложнившим наступившее спокойствие страны с 1907 года, был славянский подъем в Петербурге. В 1909 году его создало то же Петербургское общество. Видя наступившее успокоение, радикалы и «иностранцы» образовали неославянские кружки, отрекаясь от идей московского самаринского кружка. Целый ряд светских лиц с членами палат выехали агитировать в славянские земли. Печать во главе с «Новым Временем» забила в барабаны, требуя освобождения славян уже не от Турции, а от Австрии. Посольство этой страны было чуть не разгромлено толпой. Задор на собраниях, в Думе и банкеты создавали атмосферу войны. При этом в России никто ничего не знал, и славянского вопроса народ не признавал[221]. Это воинственное настроение совпало с походом печати Англии и Франции за славянство, причем директивы движения даются Англией. С той поры Германия и Австрия настороже. Бесспорно, что следствием этого движения общества было приближение войны. Фитили ставятся Западом, а наши общество и печать призывали к войне.
С того же года начинает осуществляться объединение радикальных кругов Запада и России.
Я имею основание утверждать, что приказ общественным организациям дан Интернационалом в 1909 году.
Государь своим спокойствием и твердостью не один раз предотвращает так называемые конфликты, и доверие к его мирной политике ничем не нарушается. Миролюбие же дипломатии и бюрократии подлежало большому сомнению. Общество хотело и требовало войны.
Многим известно, каких усилий стоило Государю сглаживать всевозможные недоразумения и, оставаясь спокойным, передавать это спокойствие правительству и тем самым охранять спокойствие страны.
Знал ли Государь, что измена и заговоры близятся к престолу? Есть указания, что он знал и не обманывался; есть указания и обратные. Сам Государь избегал высказываться.
Мог ли Государь помыслить, что огромная часть правящего класса относится к нему недоброжелательно, с осуждением и злобой, как это было и оказалось? Мог ли думать, что после 1905 года не образуется сплоченного ядра государственников, готовых к отпору организуемому заговору? Мог ли допустить, что даже среди окружения растет злой ропот и клевета и что некоторые будут замешаны в заговоре?
Государь не мог помыслить, что в течение небывало опасной войны ни в одном учреждении, ни местности, ни круге общества — пропаганда и клевета[222] на него не встретят сопротивления.
Мог ли Государь полагать, что его коронованные собратья допустят свои правительства и общества осуществлять задачу развала России и будут безразличны к его свержению?
Мог ли думать Царь России и Верховный командующий, что в среде любимой им армии, в его командном составе, в неслыханное нарушение присяги, дисциплины, традиций, и в пору, когда армия была наконец в силах победно кончить войну, — на него, ни в чем неповинного, посягнут?
И наконец, народ, нация, русское ее ядро, выковывавшее столетиями само свою власть, та армия, которая «со слезами умиления» и криками восторга его приветствовавшая, сразу отвернется? А нация пластом отвалится от своего Царя, равнодушно предаст его, не дрогнув хоть где- нибудь бешенством протеста против жалкого общества?
Мог ли Государь допустить, что, не думая ни о Родине, ни о чести, ни о прошлом, ни будущем, народ сменит свой крест, свои стяги на тряпку Интернационала?
Мог ли думать, что его, неповинного, будут судить? За что и кто? Думать, что никто — ни в Думе, ни в обществе — за него, Царя и человека, не заступится?
Нет, Государь не мог допустить ни одной из этих мыслей.
Отсюда его стойкость, спокойствие, бесхитростность, вера в армию, в народ, в светлое будущее — его Отечества.
Мог ли он знать, что заговор предусмотрел все? Политика Витте, война с Японией, 1905 год, — революция, свободы, собрание сил заговора. Славянский и еврейский вопрос. Партии. Мировая война, соучастие в революции Германии и Англии; организация Ленина и прочее.
Все шло по плану — гениально простому и безошибочному.
Государь наш гением не был, и такого плана предусмотреть не мог.
Но страшно то, что кругом него не оказалось никого, кто бы предупредил его, зная о заговорах.
