Царь и Россия - [81]

VIII

Наступает 1905-й — предтеча 1917 года. Вместо признательности и дела, общественность и Дума отвечают революцией. Заговор, натравив улицу и рабочих, благополучно спрятался. Правительство охранить порядка не в силах, и о спокойной законодательной работе нет и речи. Война неудачна, и печать рвет и мечет против власти. Начат полный поход против монархии. К осени революция в разгаре. Спокойная до 1905 года деревня начинает в Поволжье жечь усадьбы (саратовская — первая)[188]. Начались солдатские и фабричные бунты. Забастовка железных дорог. Но к октябрю 1905 года революция всюду утихает. Войска верны, и улица легко усмиряется. После ноябрьских съездов первого в России Союза землевладельцев и монархических организаций в Москве начинается серьезный рост этого движения[189].

Но заговор не дремлет. Со смертью Великого князя Сергея Александровича[190] в окружении Государя, кроме твердого принца А.П. Ольденбургского и еще двух членов семьи, у Государя советников нет. Все окружение растеряно. Государю доложено ложно о ненадежности войсковых частей. Преувеличены бунты провинции. Министры и администрация не умеют справиться даже с утихающими волнениями, и близкие к Государю люди панически требуют от него полной конституции и всех свобод.

Государь верит. Не может не верить большинству. Кругом него паника. Он не может видеть доблестную неустрашимость и распорядительность некоторых губернаторов, как В.Ф. Лауниц. Ему говорят, что правое движение вздорное, и бюрократия делает свое дело: впопыхах, непродуманно Государю подается к подписи акт 17 октября. Дума и свободы даны. Но Государь, изменив текст, оставляет за собой самодержавие.

В этом решении залег глубочайший государственный смысл. Государь сохранил для будущего это живое и неумирающее в России право.

На эту-то его волю немедленно после акта 17 октября и тогда уже совместно с международным заговором (массовый привоз оружия из Англии, Америки и Франции) бешено отвечает последней вспышкой город.

Совершенно потерянный Витте передает права управления Дурново, и этот хитрый и смелый сановник без особого усилия, двумя-тремя военными натисками подчиняет улицу и общество, а деревенские бунты, вспыхнув в трех губерниях, прекращаются сами собой.

Четверо решительных людей остановили бунт 1905 года. П.Н. Дурново в столице, в армии Ренненкампф, в Москве Мин, в провинции и в столице Лауниц. Последние оба — убиты.

О «работах» господ Булыгина и Витте по изданию закона о Думе не стоит говорить, столь мало они значительны и продуманы. Мало примечательно и Петергофское совещание 1905 года[191], доказавшее лишь глубокую рознь, робость и неискренность правящего класса и окружения. Бюрократия сдалась по всему фронту. Ее престиж до некоторой степени спас случайный сановник Дурново, и после него вплоть до 1917 года выступит единственная крупная и доблестная личность — министра Столыпина.

Наступившая эпоха Дум дает обычную картину в истории парламентаризма[192]. Если недовольство прежде бродило в обществе, то теперь оно собралось и получило свой дворец, свой жертвенник-трибуну, около которой возносился всякий злобный, кощунственный вздор, заглушавший единичные голоса разума и дела. Работы некоторых комиссий Думы были почтенны, но пленумы были ристалищами злобных партийных схваток и безудержным глумлением над правительством. При этом последнее, кроме сильной самозащиты Столыпина, проявляет полное неумение защитить себя и власть и не имеет ни убежденности, ни ораторского дарования, ни смелости[193]. Голоса правительства страна не слышит вплоть до 1917 года.

Подпольная пропаганда сменяется «законной», из Думы. Выборгское воззвание и иные выходки кончаются разгонами, выборным законом 12 июня и новой Думой, якобы законопослушной[194].

Однако, как ни сильна пропаганда Думы, как ни разносится она по стране, население, кроме общества и рабочих, не воспринимает ее злых призывов. Больше того: интерес к ней охладевает в силу как бездарности ее лозунгов, так и глубоко мирного духа народного.

Деревня одно время прислушивается к Думе, но с 1907 года занята новым земельным устройством, покупкой земли, благодаря повышениям цен на хлеб, и налегает на работу. Дума блекнет. Надежд на ее творчество нет. Столыпин содержанием своих великолепных речей почти исчерпал программу строительства своего времени, и больше его и глубже сказать было некому. Он опасно медлит лишь с широкой местной реформой по причинам, о которых сказано будет в другом месте.

С его смертью[195] Дума становится свободной. Перед ней задача как- нибудь существовать и не быть совсем забытой народом. Она спасти себя может лозунгом — «революция». По мнению бюрократии — законопослушная, она окажется на высоте доверия и русского общества, и Интернационала — предаст Россию.

В последнюю эпоху царения Государь совместно с Столыпиным, не принадлежавшим к бюрократии, подымает силы страны. После 1905 года крестьянство само отвергает мысль о бунте и берется за дело. Владельческое и крестьянское хозяйство делают успехи. Успехи эти местами таковы, что хозяева Запада могли бы у нас поучиться. Экспорт зерна достигает миллиарда пудов