Царь и Россия - [43]

Во время Японской войны, не без помощи Витте, мы потерпели ряд поражений, но войну мы не проиграли — мы проиграли мир, так как не довели войну до конца.

В своей очень беспристрастной, правдиво написанной книге бывший доблестный Главнокомандующий войсками Юга России Генштаба генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин пишет:

«1 января 1905 года пал Порт-Артур. Событие это, хотя и не было неожиданным, но тяжело отозвалось в армии и в стране. Комендант крепости, генерал Стессель, не был на высоте положения. Впоследствии он был присужден военным судом к смертной казни, замененной Государем 10-летним заключением в крепости[80]. Душою обороны Порт-Артура был начальник его штаба, генерал Кондратенко, и, если бы его не сразил неприятельский снаряд, крепость продержалась бы, быть может, еще несколько недель. И только. Во всяком случае, гарнизон Порт-Артура выказал доблесть необычайную. На незаконченных и далеко не совершенных верках крепости гарнизон силою в 34 тысячи в течение 233 дней отбивал яростные атаки японцев, удерживал почти треть японской армии (4–5 дивизий Ноги, то есть 70–80 тыс., не считая пополнений); потерял только убитыми и умершими 17 тыс., выведя из строя 110 тыс. японцев; при сдаче крепости гарнизон насчитывал 13,5 тыс., из них много больных, в особенности цингой и куриной слепотой. Порт-Артур — славная страница Маньчжурской кампании. <…>.

Могли ли маньчжурские армии вновь перейти в наступление и одержать победу над японцами?

Этот вопрос и тогда, и в течение ряда последующих лет волновал русскую общественность, в особенности военную, вызывал горячие споры в печати и на собраниях, но так и остался неразрешенным. Ибо человеческому интеллекту свойственна интуиция, но не провидение.

Обратимся к чисто объективным данным.

Ко времени заключения мира русские армии на Сипингайских позициях имели 446,5 тыс. бойцов (под Мукденом — около 300 тыс.); располагались войска не в линию, как раньше, а эшелонированно в глубину, имея в резерве общем и армейских более половины своего состава, что предохраняло от случайностей и обещало большие активные возможности; фланги армии надежно прикрывались корпусами генералов Ренненкампфа и Мищенки; армия пополнила и омолодила свой состав и значительно усилилась технически гаубичными батареями, пулеметами (374 вместо 36), составом полевых железных дорог, беспроволочным телеграфом и т. д.; связь с Россией поддерживалась уже не тремя парами поездов, как в начале войны, а 12 парами. Наконец, дух маньчжурских армий не был сломлен, а эшелоны подкреплений шли к нам из России в бодром и веселом настроении.

Японская армия, стоявшая против нас, имела на 32 % меньше бойцов. Страна была истощена. Среди пленных попадались старики и дети. Былого подъема в ней уже не наблюдалось. Тот факт, что после нанесенного нам под Мукденом поражения[81] японцы в течение 6 месяцев не могли перейти вновь в наступление, свидетельствовал по меньшей мере об их неуверенности в своих силах.

Но… войсками нашими командовали многие из тех начальников, которые вели их под Ляояном, на Шахе, под Сандепу и Мукденом. Послужил ли им на пользу кровавый опыт прошлого? Проявил ли штаб Линевича более твердости в отношении подчиненных генералов и более стратегического умения, чем это было у Куропаткина? Эти вопросы вставали перед нами и, естественно, у многих вызывали скептицизм.

Что касается лично меня, я, принимая во внимание все „за“ и „против“, не закрывая глаза на наши недочеты, на вопрос: „что ждало бы нас, если бы мы с Сипингайских позиций перешли в наступление?“ — отвечал тогда, отвечаю и теперь: Победа!

Россия отнюдь не была побеждена. Армия могла бороться дальше. Но… Петербург „устал“ от войны более, чем армия. К тому же тревожные признаки надвигающейся революции в виде участившихся террористических актов, аграрных беспорядков, волнений и забастовок лишали его решимости и дерзания, приведя к заключению преждевременного мира»[82].

Русская армия, которая в Японскую войну проявила свою традиционную беззаветную жертвенность и героизм, для «прогрессивной» интеллигенции, весь прогресс которой фактически выражался в прогрессивном параличе ее национального самосознания, в унисон с Витте, рассматривалась как «привилегированное сословие». Принесенные ею на алтарь Отечества жертвы не могли быть оценены по заслугам ни радикальным обществом, ни радикальным министром, и они не были оценены.

Наоборот, окрыленные нашими военными неудачами политиканы левого и либерального лагеря пришли к заключению, что настало время для достижения их заветной цели — захвата власти в свои руки. Начался мятеж — левая революция 1904–1905 годов.

Ей предшествовало назначение Витте на пост Председателя Кабинета министров, которое состоялось 17 августа 1903 года и было вызвано увольнением его с поста министра финансов, так как дальнейшее его оставление на этом посту стало совершенно невозможным в связи с его упорной, систематической оппозицией по всем статьям государственного бюджета, тормозившей все государственные начинания и нужды страны. Государь отлично знал все его недостатки, но ценил одновременно в нем его несомненные таланты: бюрократические и дипломатические способности, изворотливость и многолетний государственный опыт. Оставление Витте в составе правительства обусловливалось еще и тем, что в это время был недостаток в лицах, способных к занятию министерских должностей, — П.А. Столыпин еще не был открыт.