Царь Голливуда - [37]

Вилли Сейерман, владелец"

Эта надпись попала на глаза Эду Сейлеру, и он читал ее вслух, веселя окруживших его девушек. Одна из девушек от смеха чуть не сложилась вдвое. Официанты с самого начала приема разносили в неограниченных количествах довольно крепкий пунш, теперь начали разносить и деликатесные кушанья от папаши Эсбергера. Невеста стояла со своей лучшей подругой, еще более некрасивой, чем Сара, и смеющейся резким, полузадушенным хохотом, напоминающим скорее выкрики того рода, что издают нервные женщины, напуганные павшей на них тенью проходящего поезда или внезапно вырулившим на дорогу велосипедистом. В этом случае полузадушенность была даже как-то к месту, поскольку девушка вскрикивала довольно часто, почти непрерывно, но вскоре, именно благодаря придушенности, этот странный смех стал восприниматься частью основного гула голосов. Сара косилась на подругу и улыбалась, высматривая, не видно ли отца, и спрашивая подходивших к ней с поздравлениями, не видел ли кто его. Кто-то сказал, что видел, как ее батюшка подъезжал в экипаже с комиссаром полиции. Вилли в это время сновал между гостями, спрашивая, хорошо ли они проводят время, не нуждаются ли в чем, и вручал им рекламные карточки своего заведения. На их неистовые расспросы о том, где молодые думают проводить медовый месяц, он бойко отвечал:

— Прямо здесь! Я установлю в центре зала большую кровать.

— Великолепно! — обрадовался Эд Сейлер, — это будет зрелище, которое кто-нибудь сочтет, пожалуй, за движущиеся картинки! Да, тут будет на что посмотреть! Первая брачная ночь Вилли Сейермана!

Грубоватые разговоры, пунш, прибытие все новых гостей, непрерывные высказывания, порожденные фактом Виллиной свадьбы, афишами Вилли, движущимися картинками Вилли, — все это здесь было как нельзя более к месту. Кое-кто из молодых людей, протиснувшись в толчее поближе к стайке девушек, почувствовал удобный случай: поцелуи были сорваны, груди слегка притиснуты, руки тянулись к бедрам, пока их с некоторой игривостью не отталкивали прочь, ноги прижимались к ногам, и неуловимые тайные прикосновения приводили к вспышкам веселого девичьего негодования. Эд Сейлер опутывал чарами одну из девушек и так в этом преуспел, что смутил нескольких гостей, мимоходом заметивших парочку в простенке между двумя автоматами.

Папаша Эсбергер прибыл через час, но один, без комиссара полиции и без супруги комиссара полиции. А случилось вот что. Их экипаж действительно подъезжал к "Галерее развлечений", где их и видел один из гостей, и было это минут через двадцать после начала приема, но папаша Эсбергер глянул и решил, что они не туда заехали. Он был немало сконфужен. Это что? Это Рейбурн-стрит? Но это невозможно! Какая-то вульгарная гулянка идет здесь у тех, что пооткрывали все эти новые развлекательные заведения, но что-то не видно портновского бизнеса, и пошивочного бизнеса не видно тоже. Может, он ошибся? И им надо на Ромунд-стрит? Он велел вознице поворачивать и ехать туда, бормоча извинения полицейскому комиссару и его супруге; в суматохе и волнении предсвадебных приготовлений он мог перепутать адрес — хорошо, но ведь не каждый день взрослая дочь выходит замуж? Да, он позволил себе маленький стаканчик вина еще до начала церемонии, для нервов… На Ромунд-стрит опять большое смущение, страшная озадаченность. Нет вывески портновского дела и нет вывески пошивочного бизнеса. Потерять единственную дочь в день ее свадьбы — это какое-то безумие; а хуже всего, что эти сумасшедшие поиски происходят в компании полицейского комиссара и его супруги; что за странная путаница и ерунда? Возможно, лучше всего будет возвратиться к синагоге, кто-нибудь там наверняка есть, кто знает, где происходит свадебный прием. Но возле синагоги им сказали, что люди, которые знают, где проходит прием, уже все находятся там. Тогда папаша Эсбергер в великом отчаянии предложил доехать до деликатесной лавочки: уж там-то наверняка должны знать, где проходит прием, поскольку весь день его люди носили туда пищу. Но тут полицейский комиссар попросил извинения, сказал, что сожалеет, но считает, что уже поздновато еще для одной поездки. Перед тем как расстаться, он сказал папаше Эсбергеру — и это было хуже всего — что если он не найдет свою дочь в течение вечера, то может обратиться за помощью к ним, в полицию. Комиссар, правда, не допускал мысли, что имеет место случай похищения людей; всякое, конечно, бывает, и невест похищают, но он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь захотел похитить невесту вместе с женихом и со всеми свадебными гостями…

Так что когда папаша Эсбергер вернулся к празднеству, происходившему на Рейбурн-стрит, чтобы все проверить еще раз, он был в весьма плохом расположении духа. И когда он увидел сцены, представшие ему, всю эту вакханалию, происходившую на свадебном приеме его дочери, в развлекательном заведении, облепленном неприличными афишками, он огорчился еще сильнее и, не будучи обычно буйным человеком, здесь не мог сдержать гнева, клокотавшего в нем. Он пробился сквозь толпу гостей, подошел к Вилли и закатил ему пощечину, после чего совершенно лишился чувств. Сара вскрикнула, поднялась суматоха, папашу Эсбергера потащили из зала на свежий воздух, где он, очнувшись, кругами ходил по тротуару, а затем и вовсе присел на бордюрный камень, обхватив голову руками. Все это послужило для гостей сигналом расходиться, иные, не знавшие о том, что случилось с папашей Эсбергером, выходя на улицу и видя его сидящим на краю тротуара с расстегнутым воротником, обхватившего голову руками, а рядом видя его заботливую дочь, прикладывающую к его лбу смоченный носовой платок, говорили между собой, что, мол, вот, старый человек позволил себе слегка перебрать, и, проходя мимо, старались подавить смешки, чем еще больше раздражали его.